Во второй половине 20-х годов важнейшей задачей экономического развития стало превращение страны из аграрной в индустриальную, обеспечение се экономической независимости и укрепление обороноспособности. Неотложной потребностью была модернизация экономики, главным условием которой являлось техническое совершенствование (перевооружение) всего народного хозяйства.

Политика индустриализации. Курс на индустриализацию провозгласил в декабре 1925 г. XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) (переименована после образования СССР). На съезде шла речь о необходимости превращения СССР из страны, ввозящей машины и оборудование, в страну, производящую их. В его документах обосновывалась потребность в максимальном развитии производства средств производства (группа «А») для обеспечения экономической независимости страны. Подчеркивалась важность создания социалистической промышленности на основа повышения се технического оснащения. Начало политики индустриализации было законодательно закреплено в апреле 1927 г. IV съездом Советов СССР. Главное внимание в первые годы уделялось реконструкции старых промышленных предприятий. Одновременно строились свыше 500 новых заводов, в их числе Саратовский и Ростовский сельскохозяйственного машиностроения, Карсакнайскии медеплавильный и др. Началось сооружение Туркестано-Сибирской железной дороги (Турксиб) и Днепровской гидроэлектростанции (Днепрогэс). Развитие и расширение промышленного производства почти на 40% велось за счет ресурсов самих предприятии, кроме внутрипромышленного накопления источником финансирования стало перераспределение в пользу индустрии национального дохода.

Осуществление политики индустриализации потребовало изменений в системе управления промышленностью. Наметился переход к отраслевой системе управления, укреплялось единоначалие и централизация в распределении сырья, рабочей силы и производимой продукции. На базе ВСНХ СССР были образованы наркоматы тяжелой, легкой и лесной промышленности. Сложившиеся в 20-30-х годах формы и методы управления промышленностью стали частью механизма хозяйствования, сохранявшегося в течение длительного времени. Для него были характерны чрезмерная централизация, директивное командование и подавление инициативы с мест. Не были четко разграничены функции хозяйственных и партийных органов, которые вмешивались во все стороны деятельности промышленных предприятий.

Развитие промышленности. Первый пятилетний план. На рубеже 20-30-х годов руководством страны был принят курс на всемерное ускорение, «подхлестывание» индустриального развития, на форсированное создание социалистической промышленности. Наиболее полное воплощение эта политика получила в пятилетних планах развития народного хозяйства. Первый пятилетний план (1928/29-1932/33 гг.) вступил в действие с 1 октября 1928 г. К этому времени еще не были утверждены задания пятилетки, а разработка некоторых разделов (в частности, по промышленности) продолжалась. Пятилетний план разрабатывался при участии крупнейших специалистов. К его составлению были привлечены А. Н. Бах - известный ученый-биохимик и общественный деятель, И. Г. Александров и А. В. Винтер - ведущие ученые-энергетики, Д. Н. Прянишников - основатель научной школы агрохимии и др.

Раздел пятилетнего плана в части индустриального развития был создан работниками ВСНХ под руководством его председателя В. В. Куйбышева. Он предусматривал среднегодовой прирост промышленной продукции в объеме 19-20%. Обеспечение столь высоких темпов развития требовало максимального напряжения сил, что хорошо понимали многие руководители партии и государства. Н. И. Бухарин в статье «Заметки экономиста» (1929 г.) поддержал необходимость высоких темпов индустриализации. По его мнению, осуществлению таких темпов могли способствовать повышение эффективности и снижение себестоимости производства, экономия ресурсов и уменьшение непроизводительных затрат, повышение роли науки и борьба с бюрократизмом. Одновременно автор статьи предостерегал против «коммунистических» увлечений и призывал к более полному учету объективных экономических законов.

План был утвержден на V Всесоюзном съезде Советов в мае 1929 г. Главная задача пятилетки заключалась в том, чтобы превратить страну из аграрно-индустриальиой в индустриальную. В соответствии с этим началось сооружение предприятий металлургии, тракторо-, автомобиле- и авиастроения (в Сталинграде, Магнитогорске, Кузнецке, Ростове-на-Дону. Керчи, Москве и других городах). Полным ходом шло строительство Днепрогэса и Турксиба.

Однако очень скоро начался пересмотр плановых заданий индустрии в сторону их повышения. Были «откорректированы» задания по производству строительных материалов, по выплавке чугуна и стали, по выпуску сельскохозяйственных машин. Пленум ЦК партии, состоявшийся в ноябре 1929 г., утвердил новые контрольные цифры развития промышленности в сторону их резкого увеличения. По мнению И. В. Сталина и его ближайшего окружения, можно было к концу пятилетки выплавить чугуна вместо планируемых 10 млн. тонн - 17 млн., выпустить 170 тыс. тракторов вместо 55 тыс., произвести 200 тыс. автомобилей вместо 100 тыс. и т. д. Новые контрольные цифры не были продуманы и не имели под собой реальной основы.

Руководство страны выдвинуло лозунг - в кратчайший срок догнать и перегнать в технико-экономическом отношении передовые капиталистические страны. За ним стояло желание в кратчайшие сроки любой ценой ликвидировать отставание в развитии страны и построить новое общество. Промышленная отсталость и международная изоляция СССР стимулировали выбор плана форсированного развития тяжелой промышленности.

В первые два года пятилетки, пока не иссякли резервы нэпа, промышленность развивалась в соответствии с плановыми заданиями и даже превышала их. В начале 30-х годов темпы ее росла значительно упали: в 1933 г. они составили 5% против 23,7% в 1928-1929 гг. Ускоренные темпы индустриализации потребовали увеличения капиталовложений. Субсидирование промышленности велось в основном за счет внутрипромышленного накопления и перераспределения национального дохода через госбюджет в ее пользу. Важнейшим источником ее финансирования стала «перекачка» средств из аграрного сектора в индустриальный. Кроме того, для получения дополнительных средств правительство начало выпускать займы, осуществило эмиссию денег, что вызвало резкое углубление инфляции. И хотя было объявлено о завершении пятилетки в 4 года и 3 месяца, «откорректированные» задания плана по выпуску большинства видов продукции выполнить не удалось.

Вторая пятилетка. Второй пятилетний план (1933-1937 гг.), утвержденный XVII съездом ВКП(б) в начале 1934 г., сохранил тенденцию на приоритетное развитие тяжелой индустрии в ущерб отраслям легкой промышленности. Его главная экономическая задача заключалась в завершении реконструкции народного хозяйства на основе новейшей техники для всех его отраслей. Плановые задания в области индустрии по сравнению с предыдущим пятилетием были более умеренными и казались реальными для выполнения. За годы второй пятилетки были сооружены 4,5 тыс. крупных промышленных предприятий. Вошли в строй Уральский машиностроительный и Челябинский тракторный, Ново-Тульский металлургический и другие заводы, десятки доменных и мартеновских печей, шахт и электростанций. В Москве была проложена первая линия метрополитена. Ускоренными темпами развивалась индустрия союзных республик. На Украине были возведены предприятия машиностроения, в Узбекистане - заводы по обработке металла.

Завершение выполнения второго пятилетнего плана было объявлено досрочным - снова за 4 года и 3 месяца. В некоторых отраслях промышленности действительно были достигнуты очень высокие результаты. В 3 раза выросла выплавка стали, в 2,5 раза - производство электроэнергии. Возникли мощные индустриальные центры и новые отрасли промышленности: химическая, станко-, тракторо-и авиастроительная. Вместе с тем развитию легкой промышленности, производящей предметы потребления, не уделялось должного внимания. Сюда направлялись ограниченные финансовые и материальные ресурсы, поэтому результаты выполнения второй пятилетки по группе «Б» оказались значительно ниже запланированных (от 40 до 80% по разным отраслям).

Масштабы промышленного строительства заражали энтузиазмом многих советских людей. На призыв XV! конференции ВКП(б) организовать социалистическое соревнование откликнулись тысячи тружеников заводов и фабрик.

Среди рабочих разных отраслей промышленности получило широкое развитие стахановское движение. Его инициатор - шахтер Алексей Стаханов в сентябре 1935 г. установил выдающийся рекорд, выполнив за смену 14 трудовых норм. Последователи А. Стаханова показывали примеры небывалого подъема производительности труда. На многих предприятиях выдвигались встречные планы производственного развития, более высокие по сравнению с установленными. Трудовой энтузиазм рабочего класса имел большое значение для решения задач индустриализации. Вместе с тем рабочие нередко поддавались нереальным призывам, таким, как призывы выполнить пятилетку за четыре года или догнать и перегнать капиталистические страны. Стремление к установлению рекордов имело и оборотную сторону. Недостаточная подготовленность вновь назначенных хозяйственных руководителей и неумение большинства рабочих освоить новую технику порой приводили к ее порче и к дезорганизации производства.

Аграрная политика. Индустриальный рывок тяжело отразился на положении крестьянских хозяйств. Чрезмерное налоговое обложение возбуждало недовольство сельского населения. Непомерно увеличивались цены на промышленные товары. Одновременно искусственно занижались государственные закупочные цены на хлеб. В результате резко сократились поставки зерна государству. Это вызвало осложнения с хлебозаготовками и глубокий хлебный кризис конца 1927 г. Он ухудшил экономическую ситуацию в стране, поставил под угрозу выполнение плана индустриализации. Часть экономистов и хозяйственников видели причину кризиса в ошибочности курса партии. Для выхода из создавшегося положения предлагалось изменить взаимоотношения между городом и деревней, добиться их большей сбалансированности. Но для борьбы с хлебозаготовительным кризисом был избран иной путь.

Для активизации хлебозаготовок руководство страны прибегло к чрезвычайным мерам, напоминающим политику периода «военного коммунизма». Запрещалась свободная рыночная торговля зерном. При отказе продавать хлеб по твердым ценам крестьяне подлежали уголовной ответственности, местные Советы могли конфисковывать часть их имущества. Особые «оперуполномоченные» и «рабочие отряды» изымали не только излишки, но и необходимый крестьянской семье хлеб. Эти действия привели к обострению отношений между государством и сельским населением, которое в 1929 г. уменьшило посевные площади.

Переход к коллективизации. Кризис заготовительной кампании 1927/28 гг. и тенденция части работников аппарата ЦК ВКП(б) к централизованному, административно-командному руководству всеми отраслями экономики ускорили переход к всеобщей коллективизации. Проходивший в декабре. 1927 г. XV съезд ВКП(б) принял специальную резолюцию по вопросу о работе в деревне. В ней шла речь о развитии на селе всех форм кооперации, которые к этому времени объединяли почти треть крестьянских хозяйств. В качестве перспективной задачи намечался постепенный переход к коллективной обработке земли. Но уже в марте 1928 г. ЦК партии в циркулярном письме в местные парторганизации потребовал укрепления действующих и создания новых колхозов и совхозов.

Практическое проведение курса на коллективизацию выразилось в повсеместном создании новых колхозов. Из госбюджета выделялись значительные суммы на финансирование коллективных хозяйств. Им предоставлялись льготы в области кредита, налогообложения, снабжения сельхозтехникой. Принимались меры по ограничению возможностей развития кулацких хозяйств (ограничение аренды земли и т. д.). Непосредственное руководство колхозным строительством осуществлял секретарь ЦК ВКП(б) по работе в деревне В. М. Молотов. Был создан Колхозцентр СССР, возглавляемый Г. Н. Каминским.

В январе 1930 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству». В нем намечались жесткие сроки ее проведения. В основных зерновых районах страны (Среднее и Нижнее Поволжье, Северный Кавказ) ее должны были завершить к весне 1931 г., в Центральной Черноземной области, на Украине, Урале, в Сибири и Казахстане - к весне 1932 г. К концу первой пятилетки коллективизацию планировалось осуществить в масштабе всей страны.

Несмотря на принятое решение, и Политбюро ЦК ВКП(б), и низовые партийные организации были намерены провести коллективизацию в более сжатые соки. Началось «соревнование» местных властей за рекордно быстрое создание «районов сплошной коллективизации». В марте 1930 г. был принят Примерный устав сельскохозяйственной артели. В нем провозглашался принцип добровольности вхождения в колхоз, определялся порядок объединения и объем обобществляемых средств производства. Однако на практике эти положения повсеместно нарушались, что вызвало сопротивление крестьян. Поэтому многие первые колхозы, созданные весной 1930 г., быстро распались. Потребовалась отправка на село отрядов «сознательных» рабочих-партийцев («двадцатипятитысячники»). Вместе с работниками местных парторганизаций и ОГПУ, переходя от уговоров к угрозам, они убеждали крестьян вступать в колхозы. Для технического обслуживания вновь возникавших крестьянских производственных кооперативов в сельских районах организовывались машинно-тракторные станции (МТС).

В ходе массовой коллективизации была проведена ликвидация кулацких хозяйств. (В предшествующие годы осуществлялась политика ограничения их развития.) В соответствии с постановлениями конца 20-х - начала 30-х годов прекращалось кредитование и усиливалось налоговое обложение частных хозяйств, отменялись законы об аренде земли и найме рабочей силы. Было запрещено принимать кулаков в колхозы. Все эти меры вызывали их протесты и террористические действия против колхозных активистов. В феврале 1930 г. был принят закон, определивший порядок ликвидации кулацких хозяйств. В соответствии с ним слои кулачества разделяли на три категории. В первую включались организаторы антисоветских и антиколхозных выступлений. Они подвергались аресту и суду. Наиболее крупных кулаков, отнесенных ко второй категории, надлежало переселять в другие районы. Остальные кулацкие хозяйства подлежали частичной конфискации, а их владельцы - выселению на новые территории из областей прежнего проживания. В процессе раскулачивания были ликвидированы 1- 1,1 млн. хозяйств (до 15% крестьянских дворов).

Итоги коллективизации. Ломка сложившихся в деревне форм хозяйствования вызвана серьезные трудности в развитии аграрного сектора. Среднегодовое производство зерна в 1933-1937 гг. снизилось до уровня 1909-1913 гг., на 40-50% уменьшилось поголовье скота. Это было прямым следствием насильственного создания колхозов и неумелого руководства присланных в них председателей. В то же время росли планы по заготовкам продовольствия. Вслед за урожайным 1930 г. зерновые районы Украины, Нижней Волги и Западной Сибири охватил неурожай. Для выполнения планов хлебозаготовок вновь вводились чрезвычайные меры. У колхозов изымалось 70% Урожая, вплоть до семенного фонда. Зимой 1932-1933 гг. многие только что коллективизированные хозяйства охватил голод, от которого умерло, по разным данным, от 3 млн. до 5 млн. человек (точная Цифра неизвестна, информация о голоде тщательно скрывалась),

Экономические издержки коллективизации не остановили ее проведения. К концу второй пятилетки было организовано свыше 243 тыс. колхозов. В их составе находилось свыше 93% от общего числа крестьянских дворов. В 1933 г. была введена система обязательных поставок сельскохозяйственной продукции государству. Устанавливаемые на нее государственные цены были в несколько раз ниже рыночных. Планы колхозных посевов составлялись руководством МТС, утверждались исполкомами районных Советов, затем сообщались сельскохозяйственным предприятиям. Вводилась натуральная оплата (зерном и сельхозпродуктами) труда механизаторов МТС; ее размеры определялись не колхозами, а вышестоящими инстанциями. Введенный в 1932 г. паспортный режим ограничивал права крестьян на передвижение. Административно-командная система управления колхозами, высокие размеры государственных поставок, низкие заготовительные цены на сельхозпродукцию тормозили экономическое развитие хозяйств.

К середине 30-х годов усилилась бюрократизация управления экономикой. Углубились деформации в развитии народного хозяйства: легкая промышленность все более отставала от тяжелой индустрии. Серьезные трудности испытывали сельское хозяйство, железнодорожный и речной транспорт.

Либерализация 50-60 гг.: политические, экономические и административные реформы

Поворот в политической жизни страны после сталинского периода сопровождался выработкой нового экономического курса. Во многом он связывался с именем Г. М. Маленкова. К началу 50-х годов восстановительный этап в СССР закончился, за эти годы был создан достаточный инвестиционный и научный потенциал, позволивший в дальнейшем обеспечить высокие темпы экономического роста на весь период 50-х годов. Содержание данного курса определяла социальная ориентация экономики, о чем Маленков заявил в программной речи на сессии Верховного Совета СССР в августе 1953 года. Суть новаций в экономике выразилась в перенесении ориентиров с тяжелой промышленности на легкую и сельское хозяйство. Предполагалось резко изменить инвестиционную политику, направив ее на поддержку отраслей, выпускающих товары народного потребления.

Особое место в обновленной экономической политике отводилось развитию сельского хозяйства, вывода его из затянувшегося кризиса. Хотя к 1950 году были восстановлены важнейшие отрасли земледелия, а его валовая продукция приблизилась к довоенным показателям, сельское хозяйство испытывало большие трудности. Требуемые результаты достигались в значительной степени за счет очередного ограбления сельского населения, которое было обложено непомерными налогами, а плановые государственные закупки сельхозпродукции производились по ценам ниже себестоимости. При этом советскому крестьянству паспорта не выдавались, что накрепко привязывало людей к их месту жительства и не давало возможности выехать из села. Конкретные меры по выведению сельского хозяйства из кризиса были предложены на сентябрьском (1953) пленуме ЦК КПСС. Его решениями устанавливались количественные параметры развития сельского хозяйства и его отраслей на перспективу, хотя и не предусматривалась его реорганизация, но были определены новые качественные экономические рычаги его подъема. Упор делался на повышение материальной заинтересованности и на ослабление администрирования в этой отрасли. В качестве первоочередных мер в 2,5 раза был снижен сельхозналог, списаны недоимки по сельхозналогу за прошлые годы, повышены заготовительные цены на сельхозпродукцию, увеличены размеры приусадебных участков и снижены нормы поставки с них сельхозпродукции.

На пленуме рассматривался и вопрос об уменьшении плановых показателей и директивных указаний для колхозов, предлагалось сократить управленческий аппарат. Все это открывало дорогу реальной инициативе, заинтересованности хозяйств в расширении своего производства, росту их самостоятельности. Для стимулирования развития зернового хозяйства предполагалось повысить агротехнику, пересмотреть порядок хлебозаготовок, распахать целинные и залежные земли. Вместе с тем следует отметить, что освоению целины в укреплении зерновой базы отводилась существенная, но не ключевая роль. Реализация обновленной аграрной политики дала весьма существенные результаты уже в течение первых лет. За 1954-1958 годы валовая продукция сельского хозяйства выросла по сравнению с прошедшим пятилетием на 35 % - цифра небывалая в истории колхозной деревни. Она обеспечивала 53 % прироста мяса, 35-38 % - картофеля, молока.

Однако закрепить эти достижения не удалось. Комплексная программа подъема сельского хозяйства не осуществилась. Впоследствии от нее осталась лишь эпопея освоения целины. Доля сбора зерна на целинных землях составила в конце 50-х годов около 27 % от общесоюзного урожая, но, по мнению специалистов, этот же прирост зерна можно было получить за счет увеличения капиталовложений и улучшения агротехники на ранее культивируемых землях.

К середине 50-х годов стало ясно, что механизм хозяйствования административно-командной системы начал давать сбои. Рассчитанная на чрезвычайные обстоятельства и постоянную мобилизацию всех средств и ресурсов, на решение одной глобальной задачи эта система уже не могла действовать в сложившихся экономических условиях.

В силу объективных и субъективных причин в данный период не реализовалась и программа ориентации экономики на социальные потребности общества, выдвинутая в 1953 году. Созданная в 20-30 годы государственная система и ее экономическая модель воспринималась советским руководством, в том числе и самим Н. С. Хрущевым, как единственно правильная, но с определенными недостатками роста, которые периодически надо было устранять, не посягая на основные принципы экономической доктрины. Вместе с тем все-таки предпринимались попытки поиска более удачных и совершенных форм управления народным хозяйством. Получив в 1957 году единоличное лидерство, Н. С. Хрущев стал инициатором нового витка в проведении административных реформ. Реорганизация управленческого аппарата 1954 года каких-либо ощутимых сдвигов в экономике не дала. Руководящая верхушка страны стала возлагать надежды на новые преобразования. Было принято решение отказаться от отраслевой системы управления промышленностью и строительством и вернуться к территориальной, существовавшей до 1930 года. Целью реформы являлось перенесение руководства экономикой на места, сокращение численности бюрократического аппарата, усиление хозяйственного потенциала регионов.

Однако и эта реформа имела ограниченный, административный характер и не вносила качественных изменений в условия хозяйствования. Хотя следует отметить, что с середины 50-х годов, несмотря на снижение темпов, развитие основных отраслей народного хозяйства было весьма динамичным. Это видно на примере среднегодового прироста национального дохода, который в 1950-1955 годах составил 11,3 %, а в период с 1956 по 1960 годы - 9,2 %, прирост валовой промышленной продукции за это же время соответственно составлял 13,1 % и 10,9 %. Были достигнуты определенные успехи в машиностроении. Велись работы по созданию единой энергетической системы СССР. Увеличились объемы капитального строительства, только за период с 1956 по 1958 годы было введено в действие 2700 крупных промышленных предприятий.

Пятидесятые годы были связаны с началом научно-технической революции. В 1956 году поднялся первый советский реактивный пассажирский самолет ТУ-104, началась разработка и серийное производство межконтинентальных ракет. В 1957 году в СССР был осуществлен запуск первого в мире искусственного спутника земли, а четыре года спустя в апреле 1961 года в космос поднялся первый летчик-космонавт Ю. А. Гагарин, положив начало своим полетом планомерному освоению космического пространства.

Между тем сущность научно-технической революции, ее значение понималось в нашей стране и нашим руководством упрощенно: как рывок в определенном направлении, как увеличение объемов производства основных видов продукции. При этом существовавший хозяйственный механизм и выработавшаяся практика планирования сдерживали техническое перевооружение производства, заинтересованность предприятий в его обновлении, а заявления о внедрении научно-технического прогресса в жизнь часто носили декларативный характер. При имевшихся положительных сторонах ряд отраслей народного хозяйства имели трудности и проблемы, не справлялись с плановыми заданиями. Прежде всего, это относилось к легкой промышленности и сельскому хозяйству.

После ухода Г. М. Маленкова с политической арены его концепция о приоритетном развитии промышленности группы «Б» была подвергнута Н. С. Хрущевым резкой критике и отброшена как непригодная. Такая точка руководства очень негативно повлияла на состояние дел в легкой промышленности и сопутствующих ей отраслях. В итоге продолжали нарастать структурные диспропорции: если в 1940 году удельный вес средств производства (группа «А») составлял 61,2 %, то в 1960 году он поднялся до 72,5 %, при снижении доли производства предметов потребления (группа «Б»). Все принимаемые государством меры не затрагивали самого хозяйственного механизма.

С 1958 года был взят курс на увеличение посевов кукурузы. Сам по себе этот курс нельзя считать ошибочным. Он был направлен на укрепление кормовой базы животноводства, так как кукуруза во многих странах прекрасно используется как кормовая культура, в том числе и в южных районах нашего государства. Однако хрущевская кукурузная кампания приобрела политический характер и проводилась волевыми методами, без учета реальных климатических условий и здравого смысла, за счет сокращения посевов других культур. В результате кормовая база не выросла, а сократилась.

Отрицательно сказалась на состоянии сельского хозяйства и реализация еще одной директивной сверх программы в животноводстве, организованной под лозунгом: «Догнать и перегнать США по производству мяса и молока». Чтобы выполнить планы сдачи государству этих продуктов, колхозы начали проводить массовый забой скота, так как на имевшейся базе животноводства осуществить выдвинутую программу было невозможно. На фоне всеобщей погони за показателями процветало очковтирательство. Животноводство же оказалось отброшенным назад на десятилетие. В связи с этим печально известен опыт Рязанской области, когда на общей волне принятия повышенных обязательств область заявила о своей готовности в три раза увеличить план поставки мяса государству. Не имея необходимых условий для их выполнения, руководители области и ряда районов встали на путь очковтирательства и подтасовок. В 1959-1960 годах в области было уничтожено даже племенное стадо. По количеству крупного рогатого скота и свиней область оказалась на уровне ниже 1953-1955 годов. Убытки колхозов от продажи мяса государству в этот период составили 33,5 млн рублей в ценах 1961 года.

Еще одной новацией этого времени было сокращение приусадебных участков колхозников на том основании, что они отвлекают крестьян от работы в колхозе. Под прикрытием тезиса о строительстве коммунизма и расширения сферы общественного производства крестьян заставляли продавать свой скот колхозам, административными мерами пытались сократить подсобное хозяйство. Все это привело к резкому снижению поступления на рынок картофеля, мяса, овощей.

В результате непродуманной и авантюристической политики спад в сельскохозяйственном производстве становился очевидным. Отдача от капиталовложений в эту отрасль постоянно сокращалась, а сельское хозяйство приобретало затратный характер. В 1961-1980 годах на 1 рубль прироста валовой продукции (по сравнению с предшествовавшим периодом) затрачивалось в среднем более 8,5 рублей капиталовложений. В целом экономика двигалась по экстенсивному пути, при котором главным рычагом преобразований продолжали оставаться административные реорганизации.

Анализируя государственный курс, проводимый с середины 50-х годов, приходится отмечать, что все попытки демократизации экономических отношений рассматривались как логическое продолжение обновления общественной жизни сверху. Однако расчет в основном был на эффект организационных перестроек без каких-либо глубинных, радикальных преобразований политизированного социалистического механизма. Не было найдено устойчивых, благоприятных факторов повышения эффективности производства, которые могли бы действовать и после исчерпания прежних факторов. Падение темпов экономического роста уже с начала 60-х годов стало реальностью.

Экономические и политические процессы, происходившие в стране в 50-60-е годы, были тесно связаны с изменявшейся социальной сферой общества. Всплеск эффективности производства, достигнутый к середине 50-х годов, способствовал значительному росту внутрихозяйственных накоплений, за счет этого стало возможно более полноценное финансирование непроизводительной сферы. На осуществление социальных программ была направлена и часть средств, полученных в результате сокращения расходов на оборону. К началу 60-х годов в СССР ценой огромных усилий был создан мощный индустриальный и научный потенциал, произошли серьезные демографические сдвиги. По данным ЮНЕСКО в 1960 году Советский Союз делил второе-третье место в мире по интеллектуальному развитию страны, доля населения занятого в сельском хозяйстве сократилась до 25 %, менялась и обновлялась социальная структура СССР, выходя на уровень развитых стран мира. Повысился уровень жизни советского народа, хотя в городе он по-прежнему оставался выше, чем в сельской местности. В среднем на 35 % выросла заработная плата, увеличились общественные фонды потребления. Впервые рядовые граждане стали получать отдельные благоустроенные квартиры, начался процесс массового жилищного строительства. Только за 50-е годы было сдано более 250 тыс. кв. м жилой площади. Хотя эти квартиры были невысокой комфортабельности, невелики по площади, имели серьезные недостатки, но их строительство позволило несколько снизить остроту жилищной проблемы, и по сравнению с «коммуналками» это был шаг вперед.

В 1956-1960 годах был осуществлен переход на семичасовой рабочий день, а в праздничные и предвыходные дни он сокращался на два часа. В последующее время предприятия и учреждения перешли на рабочую неделю с двумя выходными днями.

Совершенствовалась система пенсионного обеспечения, более чем в два раза были повышены размеры пенсий. В 1964 году впервые были введены пенсии колхозникам.

С середины 50-х годов была отменена плата за обучение в средних и высших учебных заведениях, с 1958 года было введено обязательное восьмилетнее обучение и начал осуществляться курс на всеобщее среднее образование.

На фоне общего развития советского общества в годы «оттепели» можно отметить всплеск социально-политической активности. В определенной степени это было связано с широкими пропагандистскими кампаниями, вызванными принятием третьей Программы КПСС, провозгласившей вступление страны в завершающий этап коммунистического строительства. Переход к коммунизму предполагался быстрыми темпами к началу 80-х годов. Представления о коммунизме в свою очередь не могли перешагнуть уровень общественных рассуждений о равенстве и коллективизме. Вместе с тем многие из тех обещаний и выводов уже тогда выглядели нереальными для нашего государства, но коммунистический романтизм и связанная с ним социальная мифология еще оставалась доминантой в общественном сознании, порождая очередные иллюзии у широких слоев населения и влияя на выработку политических и социально-экономических решений. Это можно объяснить и тем, что в 50-60-е годы были достигнуты успехи в экономике, науке, технике, что поднимало авторитет СССР и социалистических идеалов. Кроме того, многие годы советский человек воспитывался в коммунистическом духе, и уничтожить эту веру в короткое время было невозможно. Например, генерал П. Григоренко, известный как диссидент и правозащитник, критикуя программу КПСС, не ставил под сомнение коммунистическую перспективу, а говорил лишь о некоторых вопросах, требующих критического переосмысления. Сомнения в массовое сознание придут позже. Вместе с тем можно говорить об определенных сдвигах в сознании людей. Наметившиеся тенденции в переоценке пройденного пути оказывали влияние на мировоззрение общества. Так, политический лидер уже не представлялся культовым явлением, как Сталин, его действия можно было обсуждать, высказывать определенную точку зрения, хотя чувство страха перед системой продолжало оставаться.

В это время появился ряд починов, движений тех или иных аспектов социалистического соревнования, шедших снизу, но разработанных, направляемых и дозируемых сверху, создавая видимость широких демократических процессов.

Вместе с тем не следует и преувеличивать достигнутые результаты. На рубеже 50-60-х годов уже явственно обозначились попытки правительства переложить возникавшие трудности в экономике на плечи трудящихся. Почти на треть были снижены тарифные расценки на производстве, а розничные цены на продовольствие выросли с мая 1962 года почти настолько же. К 1964 году стал резко ощущаться недостаток продовольственных товаров, порождая среди населения недовольство и стихийные возмущения. В некоторых случаях ситуация выходила из-под контроля властей. В октябре 1959 года было подавлено выступление рабочих в Караганде, в июне 1962 года расстреляна семитысячная демонстрация в Новочеркасске, где рабочие протестовали против ухудшения своего материального и социального положения. С середины 60-х годов стали фабриковаться уголовные судебные процессы против инакомыслящих. Негативные явления коснулись и сферы межнациональных отношений. Здесь обнаружился ряд отрицательных тенденций: неравномерность социально-экономического развития республик и регионов, ощутимые различия социальной структуры, культурного потенциала. Это создавало почву для возможных националистических проявлений, что в будущем привело к трагическим последствиям во многих точках СССР.

«Эпоха Брежнева»: отказ от реформ. Стагнация общества

Историки обычно называют время пребывания его у власти периодом "застоя", а простые люди склонны апеллировать к чувствам, называя эпоху брежневской ресталинизации далеко не самыми худшими годами своей жизни.

В период пребывания Брежнева на высших партийных и государственных постах в стране возобладали консервативные тенденции, нарастали негативные процессы в экономике, социальной и духовной сферах жизни общества ("эпоха Брежнева" получила в литературе название "застой"). Периоды ослабления напряженности в международной обстановке, связанные с заключением серии договоров с США, ФРГ и другими странами, а также с разработкой мер по безопасности и сотрудничеству в Европе, сменялись резким обострением международных противоречий; была предпринята интервенция в Чехословакию (1968) и в Афганистан (1979).

Весной 2005 года на Первом канале с большим успехом прошел мини-сериал "Брежнев", в том же году в эфире Первого был показан двухсерийный документальный фильм "Галина Брежнева" - о бурной жизни дочери партийного вождя. При этом многие факты из жизни Генсека еще остаются неизвестными.

Даже дома Брежнев не имел возможности расслабиться и забыть о делах: он часто работал, а тревожить его в кабинете никто не имел права. "Он же даже на даче мог подумать о личном, только когда ложился спать. Придет с работы вечером, переоденется, поужинает - и наверх в кабинет. Ему тут же Рябенко, его адъютант, приносит чемоданчик с документами. Он их просматривал, с кем-то созванивался. Через некоторое время спускался в гостиную, пил чай, смотрел "Время", опять в кабинет, потом спать. А с утра все по минутам: завтрак, парикмахер и к девяти в Кремль", вспоминает внук Леонида Ильича Андрей Брежнев.

Лидер крупнейшего в мире государства и дома оставался лидером: никогда не позволял себе показывать дурной пример, даже в неформальной обстановке сохраняя формальный вид. Например, он никогда не ходил в халатах, дома носил простые костюмы, но неизменно аккуратные и строгие: отчасти потому, что в доме была прислуга, повар, три горничные, плюс парковые рабочие и наружная охрана. В Крыму носил полотняные брюки, такой же пиджак и легкую продуваемую украинскую рубаху. Или просто спортивный костюм.

Считается, что по своим человеческим качествам Брежнев был добрым, даже сентиментальным и простоватым человеком, не лишенным человеческих слабостей. Охота, рыбалка, автомобили - вот круг увлечений генсека, благодаря которым даже государственные дела он привык вершить в неформальной обстановке.

Однако при нем нужно было соблюдать неписаные правила игры. Несоблюдение последних заканчивалось лагерями для не слишком резонансных фигур, высылкой из страны - для резонансных, вводом танков - для взбунтовавшихся стран-сателлитов.

Брежнев искренне считал, что никакие реформы стране не нужны, поэтому к 1968 году экономическая реформа Косыгина тихо заглохла. Любопытно, что в это же время наступает эпоха политических заморозков (оккупация Чехословакии; процессы над диссидентами; попытки ресталинизации; идеологическая атака на журнал Александра Твардовского "Новый мир" - рупор интеллигенции).

При всей своей простоватости и нелюбви к переменам Брежнев интуитивно догадывался, каким именно образом можно было объединить "новую историческую общность - советский народ". Таким главным нематериальным активом единения стала память о войне - священная, непререкаемая, со своей, отлитой в бронзе, мифологией.

Первое, что сделал Брежнев, придя к власти - превратил в 1965 году День Победы, 9 мая, в выходной день, в главный праздник страны, замешенный не столько на официальном марксизме, сколько на патриотизме. Леонид Ильич знал правду о войне, но сознательно предпочитал правде мифологию, целый сериал легенд. В 1967 году писатель-фронтовик Константин Симонов пожаловался генеральному секретарю на то, что цензура не пропускает в печать его военные дневники. В ответ Брежнев лишь попенял писателю: "Кому нужна твоя правда? Рано еще".

До тех пор, пока в середине 1970-х Брежнев не превратился в немощного старика, сопровождаемого повсюду реаниматологами, он умело удерживал строгий баланс аппаратных, политических и идеологических интересов. Группировку "железного Шурика", влиятельного бывшего главы КГБ Александра Шелепина, считавшего Брежнева переходной технической фигурой, он уничтожил быстро и безжалостно, вольно или невольно не дав начать процесс ресталинизации.

«Перестройка» в СССР, ее неудачи и их причины

Неудачи в осуществлении экономической и политической реформ, называемых позже перестройкой, немало. Одна из проблем перестройки - вопрос об управлении самим процессом осуществления экономической реформы. Нетрудно увидеть, что это управление было построено нерационально и оказалось совершенно неэффективным. Это заключалось в том, что отсутствовало единство в управлении всеми взаимосвязанными между собой элементами экономической реформы. Центральные экономические ведомства - Госплан, Госснаб, Министерство финансов и другие действовали разобщенно, каждое само по себе. Причем комиссия по экономической реформе была лишь одной из структур в этом многообразии учреждений. Был нарушен принцип достаточности полномочий - один из важнейших принципов управления. Этот принцип заключается в том, что цели и задачи, которые ставились в данном случае перед этой комиссией, не совпадали с объемом реальных полномочий, которыми она располагала. Это несовпадение имело и другую, так сказать, нравственную сторону. Существовал огромный разрыв между ответственностью в глазах общества руководителей экономической реформы с реальным объемом прав и возможностей, которыми они были наделены. Еще одной важной причиной являются многочисленные вмешательства в процесс подготовки и реализации экономической реформы.

Эти вмешательства нарушали целостность замысла, проекта реформы. Оно исходили как со стороны законодательных органов, прежде всего Верховного Совета СССР, так и других государственных и общественных структур. Такое вмешательство очевидно недопустимо еще и по той причине, поскольку оно не связано с прямой ответственностью тех, кто принимает решения, за нарушение целостности подхода и возникающие негативные последствия. Если еще учесть, что в годы проведения реформы происходило серьезное ограничение полномочий самого правительства, понижение функций и самостоятельности исполнительной власти, то совершенно очевидно, что при руководстве реформой возникло своего рода безвластие, откуда как следствия: нарушение целостности при осуществлении реформы, непоследовательность и половинчатость предпринимавшихся шагов. Есть и другие, не менее серьезные причины, осложнившие проведение реформы и приведшие к серьезной дестабилизации общества и экономики. К ним можно отнести отсутствие общественного согласия, разгул политических амбиций. Опыт прошедших лет проведения реформы подтвердил то, что известно из мирового опыта проведения радикальных э реформ, на который надо было обратить более серьезное внимание. Можно рассчитывать на успех лишь при наличии авторитетной исполнительной власти и обязательно при достижении общественного согласия, причем сила этой власти должна быть основана не на физической силе или красивых речах и обещаниях, а на действительно подлинном авторитете, доверии общества и уважении к Закону. 8 декабря 1991 года, в бывшей охотничьей резиденции ЦК КПСС "Вискули" были подписаны Беловежские соглашения.

Закончился не только советский, но и имперский период истории России. Граждане, остервеневшие от очередей и встревоженные предстоящим 1 января отпуском цен, исторического события почти не заметили. Только Демократическая партия Николая Травкина провела в Москве малочисленный митинг в защиту Союза. Большинству тогда казалось, что выстраивается очередная политико-лингвистическая конструкция, а единое государство, конечно же, никуда не денется. Относиться к распаду СССР можно по-разному. Главный вопрос, который и сегодня волнует всех: имелась ли тогда реальная возможность сохранить единое государство? 14 Член российской делегации в Беловежской пуще Сергей Шахрай в одном из интервью сравнил Бориса Ельцина, Леонида Кравчука и Станислава Шушкевича с врачами, оформившими свидетельство о смерти - чтобы семья могла похоронить усопшего, поделить наследство и вообще как-то жить дальше. Противоположное мнение выразил бывший командующий воздушно-десантными войсками, впоследствии "министр обороны" в просуществовавшем меньше двух недель "правительстве" Александра Руцкого, Владислав Ачалов. Достаточно было бы одной телефонограммы с Арбатской площади, однажды сказал он, чтобы советские генералы, стоявшие во главе военных округов, арестовали "так называемых президентов" и навели порядок.

Человек из противоположного лагеря, демократ Гавриил Попов, тоже уверен, что Михаилу Горбачеву "ничего не стоило бросить на Беловежскую пущу десантный полк». Многие считают главной причиной распада СССР личную вражду Горбачева и Ельцина. Но осенью 1991 года ножки кресла союзного президента подпиливал не только Ельцин. Если бы на возобновившихся в Ново-Огареве переговорах остальные главы республик твердо поддержали Горбачева и единый Союз, Ельцину пришлось бы уступить коллективной воле. Газеты "Советская Россия" и "Завтра" предлагают самое простое объяснение: президенты, собравшиеся в "Вискулях", наломали дров, увлекшись белорусской "зубровкой". Однако причину надо скорее искать не в алкоголе, а в нефти. После окончания "войны в Заливе" в начале 1991 года мировые цены на главный предмет советского экспорта рухнули с 30 до 19,7 долларов за баррель. "Неуправляемый внешний долг, валютные резервы тают, потребительский рынок в катастрофическом состоянии, политическая стабильность подорвана, прокатилась череда межнациональных конфликтов", - говорил Егор Гайдар о положении СССР накануне его распада. Из-за недостатка валюты импорт в 1991 году упал на 43 процента, что вызвало на потребительском рынке, и без того не отличавшемся изобилием, жесточайший дефицит.

Каждый рубль на руках у населения был обеспечен товарами по государственным ценам на 14 копеек, а торговля по рыночным все еще называлась "спекуляцией". В условиях экономического спада уличная торговля стала для многих россиян источником заработка. Госзакупки зерна по сравнению с 1990 годом сократились на треть, поскольку хозяйства не хотели продавать продукцию за обесценивающиеся рубли. В сентябре-декабре 1991 года СССР должен был выплатить иностранным кредиторам 17 миллиардов долларов, а ожидаемые поступления от экспорта составляли семь с половиной миллиардов. Такое финансовое состояние попросту зовется банкротством. Кредит на Западе был закрыт. В октябре были впервые опубликованы ранее секретные данные о размерах золотого запаса СССР. Он составил 240 тонн, к изумлению зарубежных экспертов, оценивавших его в 1000-1300 тонн. Как вспоминает в книге "Крах империи" Егор Гайдар, в декабре стало нечем платить даже за фрахт судов, которые должны были перевозить ранее закупленное зерно. "Госбанк закрыл все платежи: армии, чиновникам, нам грешным.

Остаемся без зарплаты. Внешторгбанк объявляет себя банкротом. Ему нечем оплачивать пребывание за границей наших представителей - домой не на что будет вернуться", - записывал в своем дневнике помощник Горбачева Анатолий Черняев. Что было делать дальше? При наличии политической воли сохранить СССР было возможно. Проблема заключалась в том, что никто не знал, что делать дальше. Единственным, кто на что-то решился, был Ельцин. Хороша или плоха "шоковая терапия" по Гайдару, реальной альтернативой отпуску цен в тот момент были либо военный коммунизм, продразверстка и карточки, либо голод, холод и остановка транспорта уже наступающей зимой. В Кремле возобладало мнение: радикальные экономические реформы и в России-то встретят ожесточенное сопротивление, а если еще согласовывать каждый шаг с Киевом и Ташкентом, вообще ничего не удастся сделать. Руководство республик решило: пусть Россия начнет, а мы отойдем в сторону и посмотрим, что получится. История распада СССР вызывает в памяти знаменитую фразу, которую Билл Клинтон сделал главным лозунгом своей предвыборной кампании: "Все дело в экономике, чудак!". В 1987 году, когда программа переделки Советского государства вступила в решающую стадию, М. С. Горбачев дал определение этой программе: "Перестройка - многозначное, чрезвычайно емкое слово. Но если из многих его возможных синонимов выбрать ключевой, ближе всего выражающий саму его суть, то можно сказать так: перестройка - это революция". Любая революция ведет к изменениям в лучшую или худшую сторону каждой социальной группы населения и государства в целом. Итак, причины неудач перестройки исходят, в первую очередь, в неудачном проведении экономических реформ административными мерами сверху в обществе, где отсутствовали традиции политической культуры, гласности и демократии. Когда эти традиции опять же ввели сверху - в стране стала нарастать революционная ситуация.



Формирование системы отношений между американскими государствами заняло фактически всю первую половину XX в. Политическая традиция межамериканского (панамериканско­го) взаимодействия складывалась в чрезвычайно насыщенной историческими событиями среде под прямым воздействием це­лого ряда факторов, обусловивших появление феномена «асим­метричная взаимозависимость».

Асимметрия мощи и влияния, экономического потенциала и политического веса - это та данность, которая была изна­чально заложена в систему отношений между США и государ­ствами Латинской Америки. Она, эта асимметрия, естественно, эволюционировала во времени, в одни периоды достигая ред­кого в практике международных отношений уровня, в другие - выравниваясь за счет действия целого ряда факторов как внут­реннего развития, так и изменений глобального и регионально­го характера.

Выпукло выступала и страновая специфика. Очевидно, что в сформировавшемся в XX в. комплексе отношений между США и странами Центральной Америки это была не просто асимметрия, а несопоставимость мощи и влияния. Совсем иные измерения она имела в отношениях с южноамерикански­ми гигантами: Бразилией и Аргентиной.

Созданию Организации американских государств (1948 г.) предшествовали десятилетия «панамериканизации» межгосу­дарственных отношений в Западном полушарии. Это был край­не сложный и противоречивый процесс.

Прямые вооруженные интервенции на Кубе, в Мексике, Гаити, Доминиканской Республике, Никарагуа, Панаме в пер­вые десятилетия XX в. отчетливо обозначили склонность США к «праву силы». Право на вмешательство США в деятельность региона в течение почти всего XX в. не подвергалось сомне­нию и в той или иной форме реализовывалось практически всеми американскими администрациями. Лежавшая в основе этого подхода «Доктрина Монро» в течение полутора столетий неоднократно «переписывалась», интерпретировалась все более широко. То, что у президента США Джеймса Монро в 1823 г. подразумевало недопущение использования западноевропей­скими державами хаоса и внутренних конфликтов, царивших в

Регионе после завоевания независимости, с целью наращива­ния собственного присутствия, уже к концу XIX в. преобразо­валось в прочно устоявшийся взгляд на Латинскую Америку и Карибский бассейн как на пространство, которое Соединенные Штаты должны «по определению» контролировать.

Это, с одной стороны, позволяло периодически объявлять либо весь регион, либо близлежащий Карибский бассейн зоной «жизненно важных интересов» США. А с другой - рассматри­вать Латинскую Америку как удобную площадку для экспери­ментов, которые Вашингтон не мог себе позволить в других, более приоритетных районах мира. Соответственно, считалось, что в этой «серой зоне» ошибки и просчеты обходились Соеди­ненным Штатам относительно дешевле, да и последствия их казались куда более подконтрольными.

Трудно представить более губительный для долгосрочных интересов центра системы подход к отношениям с другими ее членами. И сама, описанная выше, гегемонистская заданность подхода к региону, и именно ошибки и просчеты политики США в этом районе заложили устойчивый заряд недоверия и конфликтности в отношения двух Америк, который и привел к системному кризису в 80-е годы.

Именно в первые десятилетия XX в. в политической куль­туре правящих кругов США закрепился и другой принципиаль­ный компонент, от которого вплоть до нынешнего времени те так и не смогли отказаться. Речь идет об односторонней стра­тегии и практике принятия решений в отношении этого регио­на, в соответствии с которыми Латинская Америка рассматри­валась, главным образом, как объект проекции американских интересов. Решения, касающиеся этого региона, в том числе и такие, которые существенно влияли на его положение в миро­вой экономике и политике, как бы «спускались сверху вниз».

Традиции односторонних акций оказались чрезвычайно ус­тойчивыми. Еще на начальном этапе перехода США сначала к региональной, а затем и к глобальной стратегии они прочно закрепились в политическом мышлении правящих элит, стали своеобразной визитной карточкой американской дипломатии в XX в., причем не только в Латинской Америке, но и в других регионах мира. Но зародились эти традиции именно в полити­ке в отношении южных соседей и здесь на протяжении целого века проявились особенно рельефно.

Односторонняя силовая дипломатия, естественно, вызывала резкое неприятие политических элит стран региона, будь то традиционные олигархические семейства, военно-диктаторские режимы или национал-реформистские круги. Поэтому даже инициативы США, направленные «во благо» Латинской Аме­рике, как, например, политика «новых рубежей» Дж. Кеннеди в начале 60-х годов или политика «прав человека» Дж. Картера второй половины 70-х годов, именно в силу своего, по сути, одностороннего характера, оказались не столь результативны­ми, чем первоначально ожидалось.

Поэтому максимальное укрепление собственного суверени­тета, выдвижение на первый план принципа невмешательства во внутренние дела, обостренное восприятие силовых приемов в политике США и других великих держав и стремление про­тивопоставить им силу права, т.е. международно-правовые нормы, на многие десятилетия определили лицо внешней по­литики подавляющего большинства государств региона.

Однако в основе этого явления лежали не только интервен­ционизм США в начале века, а также изначально заложенная в модель отношений разница в «весовых категориях». Фунда­ментальное значение имела и разнофазовость процессов соци­ально-экономического и политического развития США и госу­дарств Латинской Америки. Если первые вступили в XX в. уже пройдя фазу становления и укрепления национального госу­дарства, а потребности экономического развития требовали внешней экспансии в поисках доступа к природным ресурсам и дешевой рабочей силе стран региона, то большинство пос­ледних надолго застряли именно в этой фазе формирования национального государства или, как его еще именуют в поли­тологии, «государства-нации» («estado-nacion»).

Причем оборонительные, защитные функции, свойствен­ные молодому, формирующемуся национальному государству, тормозили объединительные процессы в регионе, предопреде­лив не слишком успешную судьбу латиноамериканской интег­рации, лишь к концу нынешнего столетия ставшей, наконец, реальностью.

Соперничество за более привилегированные отношения с центром системы (в данном случае США) - еще одна харак­терная черта формирования «государства-нации», также отчет­ливо просматривалась во внешнеполитической деятельности латиноамериканских республик в XIX в., а в начале столетия нашедшая выражение в концепции «негласного союза» с США, авторство которой принадлежало барону Рио Бранко, министру иностранных дел Бразилии в 1902-1910 годах.

Рассмотренная выше столь своеобразная «заданность» отно­шений между США и латиноамериканскими государствами от­четливо проявилась в деятельности межамериканских форумов, предшествовавших формированию системы. Начиная с первой Панамериканской конференции (1889-1890 гг., Вашингтон) и на протяжении четырех десятилетий в условиях, порой, ожес­точенной дипломатической борьбы, происходило формирова­ние единого правового поля американских государств. Несмот­ря на изначальные трудности и в ряде случаев просто несо­вместимые подходы, Панамериканские форумы стали важным механизмом состыковки несовпадающих интересов и выработ­ки совместных подходов. Это, в первую очередь, касалось раз­работки единого политико-правового пространства, на котором действовали общие нормы поведения государств.

По мере продвижения в этом направлении заметно развива­лась и организационная структура континентального сотрудни­чества. На IV Международной американской конференции (1910 г., Буэнос-Айрес) был создан Панамериканский союз (ПАС), который на последующих конференциях неоднократно реорганизовывался, обрастая все новыми функциями. Так, в ходе работы VI Панамериканской конференции (1928 г., Гава­на) в качестве основного органа ПАС была признана Панаме­риканская конференция, а в качестве постоянно действующего органа утверждался Руководящий совет Панамериканского союза. О существенно расширившихся масштабах панамери­канского сотрудничества свидетельствует то, что в общей слож­ности на Гаванской конференции было принято 56 резолюций и 10 конвенций, в том числе и знаменитый «Кодекс Бустаман-те», вводивший в международное право институт дипломати­ческого убежища.

Немалое значение отводилось проблематике обеспечения мира на континенте. Безусловно, именно в этом, одном из ключевых вопросов региональных отношений, формирующаяся межамериканская система как раз и не преуспела. Действитель­но, потерпела фиаско выдвинутая президентом США Дж. Виль­соном в 1914 г. идея заключения Панамериканского договора о взаимных гарантиях территориальной целостности и полити­ческой независимости и разрешении пограничных споров, при­меняя процедуры арбитража. Эту идею дружно провалили лати­ноамериканские страны, и, в первую очередь, в силу рассмот­ренного выше «суверенно-защитного» рефлекса, который сра­батывал у молодого «государства-нации» каждый раз, как толь­ко речь шла о том, чтобы хоть малая доля «суверенных прав» была делегирована какому-либо многостороннему органу.

Оказались малореализованными разоруженческие инициа­тивы в регионе, хотя, на наш взгляд, не меньшего внимания заслуживает и то, что и в XIX в., и в первой половине XX в. они вообще выдвигались, в то время как ведущие страны мира активно вооружались.

Не вступил в действие и известный «Пакт Гондры» - Дого­вор о предотвращении конфликтов между американскими го­сударствами, подписанный пятнадцатью странами Латинской Америки и США на V Панамериканской конференции в Сан­тьяго (Чили, 1923 г.) по инициативе министра иностранных дел Парагвая Мануэля Гондры.

Действительно, «Пакт Гондры» не предотвратил Чакскую войну между Боливией и Парагваем (1932-1935 гг.), кровопролитные вооруженные конфликты Перу с Колумбией (1932- 1934 гг.) и Эквадором (1941 г.). В условиях, когда конфликт­ность отношений латиноамериканских республик была высока, а международная обстановка в 30-е годы, не способствовала миротворчеству, любые, даже самые совершенные, междуна­родно-правовые механизмы конфликторазрешения оказыва­лись малоэффективными.

Однако, несмотря на отдельные сбои, международно-право­вая активность государств полушария в 20-30-е годы шла по нарастающей. Ряд форумов внес существенный вклад в укреп­ление правовых основ отношений стран полушария. Так, на­пример на VII Панамериканской конференции (Монтевидео, 1933 г.) была принята конвенция «О правах и обязанностях го­сударств», в которой в качестве одного из основных зафикси­рован принцип невмешательства одних государств во внутрен­ние дела других. Среди документов, принятых на конференции в Монтевидео фигурировали и такие, как: «О гражданстве жен­щин», «О выдаче преступников», «О праве политического убе­жища».

Несмотря на прослеживавшуюся тенденцию к расширению областей сотрудничества и созданию все новых и новых «кон­струкций» формирующейся межамериканской системы, было бы ошибочным утверждать, что это - поступательное движе­ние. В отношениях США и государств Латинской Америки уже тогда стала просматриваться цикличность, в рамках которой периоды взаимного отчуждения и нарастания конфликтного потенциала сменялись этапами гармонизации отношений и ук­репления континентального сотрудничества. Целая группа фак­торов как внутреннего политического и экономического разви­тия стран региона, так и изменения в международной обста­новке воздействовали на этот процесс. Но одним из главных, безусловно, являлись перемены в политике центра системы - Соединенных Штатов.

Принципиальное значение имело соотношение силовых, включая военные, и политико-дипломатических методов поли­тики в регионе. Естественно, что присутствие морской пехоты в ряде стран Центральной Америки и Карибского бассейна (так, лишь в Гаити американские войска находились почти двадцать лет - с 1915 по 1934 г.) существенно усиливало цент­робежные устремления латиноамериканских государств. Пере­ход же к политике «доброго соседа» в период первой админи­страции Ф. Рузвельта положил начало новому циклу межаме­риканских отношений, в котором заметно преобладала тенден­ция к сотрудничеству.

При этом отказ от силового давления на страны региона, во-первых, был достаточно условным, а во-вторых, не являлся результатом признания правящей элитой США его неэффективности. США больше других ведущих держав мира пострада­ли от великой депрессии 1929-1933 гг. Никогда еще их пози­ции в Латинской Америке не были столь уязвимы. И речь идет не только об экономических потерях (инвестиции США сокра­тились почти вдвое, в 4 раза уменьшился товарооборот). Ос­лаблением влияния Вашингтона незамедлительно воспользова­лись Германия, Великобритания и Япония.

В 30-е годы США столкнулись с мощной волной национа­лизма в регионе, который все больше приобретал антиамери­канскую направленность. В основе этого лежало широко распространенно|, в регионе мнение, что США, несмотря на все заверения о панамериканской солидарности, не только факти­чески бросили Латинскую Америку на произвол судьбы в пери­од мирового экономического кризиса, но и приняли ряд про­текционистских мер, существенно усугубив ее положение.

Заметно окрепли внешнеполитические позиции ведущих ла­тиноамериканских государств и, в первую очередь, Аргентины, превратившейся в 30-е годы в своеобразного соперника Ва­шингтона в борьбе за влияние в регионе. Эта страна, напри­мер, могла себе позволить в 1934-1935 гг. объявить настоящую торговую войну Соединенным Штатам. Более того, Аргентина, по существу, возглавила движение стран региона против изоля­ционистских тенденций в Западном полушарии, которое США пытались замкнуть на себе, предотвратив расширение связей с внерегиональными державами. В начале 30-х годов появились радикальные проекты формирования латиноамериканских со­юзов, как, например, идея создания «южно-американского блока», в который бы вошли Аргентина, Бразилия, Чили, Перу, Парагвай;и Уругвай. Намечавшийся блок призван был противостоять США в Латинской Америке. Неоднократно воз­никали и идеи формирования таможенного союза латиноаме­риканских республик.

В целом в 30-е годы произошло существенное выравнива­ние асимметрии мощи и влияния США и ведущих государств региона, которые, как уже отмечалось, открыто оспаривали роль США как центра системы. С точки зрения исторической перспективы, не исключено, что именно тогда, в 30-е годы Ла­тинская Америка получила шанс на принципиально иную, ос­нованную на горизонтальных связях, систему отношений в За­падном полушарии. И действительно, на Панамериканских конференциях в Монтевидео (1933 г.) и Буэнос-Айресе (1936 г.) движение пошло именно в этом направлении. В доку­ментах, принятых на форумах были юридически закреплены принципы невмешательства и равноправия. И в политике «доброго соседа» они во многом оказались реализованы адми­нистрацией Ф. Рузвельта. Это тот редкий в XX в. период, когда США вынуждены были подстраиваться под своих южно-амери­канских соседей.

Континентальная солидарность в противостоянии общей угрозе со стороны держав оси стала тем цементирующим ком­понентом, который впервые в XX в. ввел отношения двух Аме­рик в системное русло, в плоскость практического сотрудниче­ства в межрегиональном контексте. На начальном этапе (1939-1941 гг.) это нашло выражение в принятой на Панам­ском консультативном совещании министров иностранных дел (23 сентября 1939 г.) Общей декларации о нейтралитете амери­канских республик, которая установила специальную 300-мильную зону безопасности вокруг Западного полушария (кроме Канады), направленную на недопущение войны в Новый Свет.

Именно на начальном этапе второй мировой войны появи­лась идея подписания между американскими республиками пакта о взаимной обороне. В июле 1940 г. на Гаванском, вто­ром по счету, Консультативном совещании министров ино­странных дел пакт, по сути, состоялся. В итоговой декларации впервые было обозначено, что «нападение на американское государство рассматривается как нападение на все американские государства». Было принято решение о совместных действиях против фашистской Германии в случае захвата ею европейских колоний в Карибском бассейне. Там же, в Гаване, представи­тель Кубы впервые официально поставил вопрос о создании Межамериканского совета обороны (МСО).

Начавший действовать с марта 1942 г. МСО превратился в первый многосторонний механизм межрегиональной системы безопасности, формирование которой завершилось подписани­ем в 1947 г. Межамериканского договора о взаимной помощи.

Межамериканский совет обороны был отнюдь не креатурой США, как это часто трактовалось и в отечественной, и в зару­бежной исторической литературе. Более того, как свидетельст­вуют материалы, опубликованные в США в 70-е годы, Пента­гон изначально решительно выступил против создания какого-либо многостороннего органа, который имел бы реальные пол­номочия. Руководство военного ведомства США считало это не только практически не нужным, но и потенциально опас­ным, т.к. вынуждало бы Пентагон координировать свои планы с южными соседями.

Именно с вопроса о целесообразности создания МСО берут свое начало ставшие впоследствии традиционными межведом­ственные противоречия Пентагона и Госдепартамента в отно­шении политики в Латинской Америке. В то время как Пента­гон выступал за исключительно двусторонний, а точнее одно­сторонний характер отношений, предпочитая иметь дело с каждой из латиноамериканских стран в отдельности, Госдепар- тамент, озабоченный необходимостью обеспечения континен­тального единства, стремился придать ему форму многосторон­него сотрудничества. Впоследствии отсутствие консенсуса в верхах и стремление каждого из ведомств проводить свою соб­ственную латино-американскую политику существенно снижало эффективность курса в отношении этого региона. Это порож­дало сомнения в правящих элитах государств региона (во многом оправданные) в реальной заинтересованности США иметь в Западном полушарии дееспособную международную систему.

В 1942 и в последующие годы Пентагон предпринял немало усилий, чтобы лишить этот орган реальной дееспособности, ог­раничив его функции лишь представительскими и консульта­ционными. За усиление этого органа «боролась» именно Латин­ская Америка. Так, на Межамериканской конференции по про­блемам войны и мира в Мехико (февраль-март 1945 г.), полу­чившей впоследствии название Чапультепекской, Мексика, Уругвай и ряд других стран настаивали на расширении полно­мочий МСО, который, по их мнению, должен был превратить­ся в основной орган межрегиональной системы безопасности и состоять из начальников генеральных штабов стран-членов.

Именно латиноамериканские государства в эти годы высту­пили с инициативой создания общеконтинентальной системы обороны и безопасности. На Чапультепекской конференции Бразилия, Колумбия и Уругвай представили совместный про­ект создания такой системы, в основе которого лежала бы фор­мула «агрессия против одного из членов сообщества является агрессией против всего Западного полушария». Парадоксально, на первый взгляд, но именно США, и здесь их интересы, по­жалуй, впервые совпали с интересами Аргентины, предприняли немалые усилия, чтобы «заземлить» эту инициативу.Межамериканский договор о взаимной помощи (МДВП) вполне мог быть подписан не в 1947, а в 1945 г. Латиноамери­канская дипломатия настолько перехватила в тот момент ини­циативу, что США вынуждены были уступить. Однако камнем преткновения была резко негативная позиция Аргентины. Это дало возможность Вашингтону не торопиться с подписанием МДВП, ссылаясь на то, что без ее участия договор будет лишен смысла. Однако спустя два года ситуация поменялась кардинальным образом. Теперь уже США, «разочаровавшись в ООН, высту­пили за создание сильной региональной организации», в то
время как латиноамериканские государства не только охладели
к идее создания военно-политического блока в Западном полу­
шарии, но и направили свои дипломатические усилия на то,
чтобы не допустить оформления военного альянса с Вашингто­
ном.

Столь быстрая переоценка ценностей среди ведущих госу­дарств региона во многом была связана с началом «холодной войны», которая открывала перед ними реальную перспективу на правах младших партнеров оказаться втянутыми в конфрон­тацию двух сверхдержав.

Анализ текста, подписанного на Консультативном совеща­нии в августе 1947 г. в Рио-де-Жанейро Межамериканского до­говора о взаимной помощи, показывает, что он, конечно же, не был агрессивным военно-политическим блоком и к тому же не прообразом НАТО, как это в течение десятилетий интерпре­тировалось в отечественной исторической литературе. «Пакт Рио-де-Жанейро», хотя и устанавливал 300-мильную специаль­ную зону безопасности вокруг Западного полушария, захваты­вающую территории, принадлежавшие Дании, Гренландии, а также территорию Канады и заморские колониальные владения ряда европейских метрополий в Карибском бассейне, что про­тиворечило международному праву, не был обращен на внеш­нюю экспансию. Предусмотренный механизм коллективных действий в случае угрозы «миру Америки», включавший и при­менение вооруженной силы в случае нападения на участника договора, выглядел отнюдь не противоречащим международно­му праву. Принятие его в целом являлось вполне оправданным в 1947 г., когда было совершенно не ясно, по какому сценарию пойдет только начавшаяся «холодная война», и не перерастет ли она в третью мировую войну.

Вместе с тем на содержании Пакта, очевидно, сказалось стремление ряда влиятельных стран региона, и прежде всего Аргентины, максимально ограничить в тексте Договора упоми­нание о конкретных военных и политических механизмах вза­имодействия американских республик. Расплывчатость форму­лировок и слишком обший характер установлений Договора были результатом не стремления США в тот период дать рас­ширительное толкование «угрозе безопасности», а усилий лати­ноамериканских министров, стремившихся, подписывая дого­вор, выхолостить из него военную составляющую.

В целом же «Пакт Рио-де-Жанейро» был подписан на фоне шлейфа военно-политического сотрудничества США и Латин­ской Америки в годы Второй мировой войны. Однако конти­нентальная солидарность все больше начинала подтачиваться различными подходами к предназначению межамериканской системы.

Если для США формирование межрегиональной системы было во многом завершено на Консультативном совещании в Рио-де-Жанейро в августе 1947 г., то для Латинской Америки все лишь только начиналось. Двухмесячный марафон IX Меж­американской конференции в Боготе (март-апрель 1948 г.) за­вершился подписанием Устава Организации американских государств (ОАГ) - первой и по-своему уникальной межрегио­нальной организации послевоенного мира.

В отечественной литературе советского периода тексты МДВП и Устава ОАГ были более, чем досконально проанали­зированы. Главный акцент делался на том, что окрепшие в ходе Второй мировой войны США просто «зажали в тисках» Латинскую Америку и, чуть ли не выкручивая руки, навязали странам региона кабальные условия отношений.

Анализ «строительства» главных, несущих конструкций межамериканской системы в том виде, в котором она сформи­ровалась в конце 40-х годов, позволяет сделать несколько вы­водов, на первый взгляд, выглядящих чуть ли не парадоксаль­но. Межамериканская система во многом оказалась «иниции­рована» самими латиноамериканскими государствами, заинте­ресованными в том, чтобы ввести отношения с США в право­вое поле, которое должно было нейтрализовать их силовое пре­восходство.

Немаловажным являлась и инерция выравнивания асиммет­рии отношений, отчетливо проявившаяся в 30-е годы. Ведущие латиноамериканские государства стремились юридически за­фиксировать это «новое равенство», опираясь на принцип «одна страна - один голос». Бросается в глаза заметно боль­ший внутренний демократизм ОАГ по сравнению с ООН. В Уставе ОАГ не предусматривалось ни создание органа, состо­явшего из наиболее влиятельных стран-членов, наподобие Со­вета безопасности ООН, ни, тем более, право вето. Об этом же свидетельствовал и заложенный в Уставе механизм принятия решений по вопросам, требующим совместных действий: они принимались, если за них было подано не менее двух третей всех голосов.

При разработке МДВП и Устава ОАГ латиноамерикански­ми делегациями двигал и другой мотив. Совершенно очевиден был расчет на то, что союзнические отношения с США, став­шими после Второй мировой войны супердержавой номер один, облегчат латиноамериканским государствам выход в большую политику, поднимут их вес и престиж на мировой арене, создадут благоприятные условия для экономического роста.

Среди основных целей ОАГ в Уставе выделялись следую­щие: укрепление мира и безопасности; предупреждение ослож­нений в отношениях стран-участниц и мирное разрешение споров; совместные выступления в случае агрессии против одного или нескольких государств; совместные усилия по эко­номическому, социальному и культурному развитию. Среди ос­новных принципов фигурировали приверженность междуна­родному праву, уважение суверенитета и независимости, при­верженность представительной демократии, социальной справедливости, уважение прав человеческой личности вне зависи­мости от расовой принадлежности, политических убеждений, пола и ряд других.

Особое внимание латиноамериканская дипломатия уделила закреплению в Уставе ОАГ принципа невмешательства. Отме­ченная выше особая заданность и даже зацикленность на ут­верждении этого принципа вполне реализовалась в целом ряде статей Устава, который пестрел многочисленными запретами на вмешательство одних государств во внутренние дела других.

Структура ОАГ в тех условиях не знала себе равных. Многочисленные комитеты и службы охватывали все возмож­ные области взаимоотношений американских республик, начи­ная от политического диалога и заканчивая такими вопросами, как проблемы индейцев, положение женщин, искусство и му­зыка.

В целом проект межамериканской системы был достаточно амбициозен и не имел аналогов в мировой практике. Была вы­строена многоярусная международная организация, в задачу которой входило ввести отношения американских республик в четкое правовое русло, регламентируя практически все сторо­ны их международной деятельности.

Выше отмечалось, что уже в первые десятилетия XX в. в от­ношениях США со странами Латинской Америки просматри­вались признаки цикличности. Создание межамериканской системы пришлось - и, видимо, не случайно - на высшую точку цикла гармонизации отношений и сотрудничества, на­чавшегося со второй половины 30-х годов и существенно ок­репшего в годы Второй мировой войны. Несмотря на выявив­шиеся расхождения в подходах, межамериканская система была сконструирована в момент, достаточно благоприятный. Ее монументальное здание, построенное как бы на века, по­рождало надежды на наступление новой, просвещенной эры в отношениях американских республик, в которых отныне будут царить право и порядок.

Однако реалии межамериканских отношений стали стреми­тельно меняться уже к концу десятилетия: резко возросла асимметрия мощи и влияния между США и государствами Юга региона. Никогда еще в XX в. США не были так сильны, как в эти годы. Став, по сути, единственной ядерной супердер­жавой, производя более 40% мирового ВВП, контролируя 1/3 мировой торговли, северный колосс не скрывал своих гегемонистских устремлений. На смену тенденции к выравниванию асимметрии и образованию горизонтальной системы отноше­ний пришло жесткое вертикальное начало. Экономическая и военно-политическая мощь США стала непосредственно про­ецироваться на отношения со странами Западного полушария.

40-50-е годы стали временем фактически безраздельного господства США в Западном полушарии. Это был своеобраз­ный пик влияния, сверхприсутствия, фактической гегемонии в регионе. Речь уже шла даже не столько о резко возросшей асимметрии между США и латиноамериканскими государства­ми, а о почти безусловной зависимости большинства госу­дарств региона от США.

Межамериканский договор о взаимной помощи уже через несколько лет после своего оформления фактически потерял для США значимость как коллективный механизм обороны полушария. Создание в 1949 г. НАТО, по существу, вытеснило МДВП на обочину американских интересов, тем более что в отличие от европейского театра сценарий возможной агрессии восточного блока против латиноамериканских государств в 50-е годы был из разряда чисто гипотетических.

Главной задачей США в регионе в 50-е годы было обеспе­чение политического статус-кво, необходимого для беспере­бойного доступа к стратегическому сырью и безопасности мор­ских коммуникаций, в первую очередь, естественно, Панам­ского канала.

В эти годы американский истеблишмент рассматривал весь комплекс отношений со странами региона сквозь призму кон­фронтации «Восток - Запад». Это вытекало из характера меж­дународных отношений тех лет. Однако сквозь эту призму рас­сматривались и политические процессы в странах региона, причем в жестко утилитарной форме. Узко прагматично пони­маемая стабильность должна была быть обеспечена любой ценой.

Таким образом, Вашингтоном в конце 40 - начале 50-х годов была предпринята попытка в рамках существовавшего каркаса межамериканской системы выстроить жестко верти­кальную модель отношений со странами региона, обеспечи­вающую дисциплину в этой тыловой зоне. В особенности в об­ласти внешней политики в годы разгара «холодной войны» большинство государств региона выстраивались в «кильватере» американской дипломатии. Это был фактически безусловный союз. Латиноамериканская машина голосования во всю рабо­тала в ООН, почти автоматически поддерживая США по всему спектру международных вопросов того периода.

Столь жестко детерминированная модель внешнеполитичес­кого поведения достигла своего апогея на X Межамериканской конференции в Каракасе (март 1954 г.), где США удалось, не­смотря на сопротивление делегаций Гватемалы, Мексики, Уру­гвая и Аргентины, добиться одобрения «Декларации солидар­ности в сохранении политической целостности американских государств от вмешательства международного коммунизма». Суть декларации сводилась к ужесточению «политической дисиплины» внутри системы и коллективным действиям против страны-члена, где международное коммунистическое движение устанавливает «господство или контроль над политическими институтами какого-либо американского государства». После­довавшее спустя несколько месяцев свержение реформистского правительства X. Арбенса в Гватемале, которое в лучших тра­дициях маккартизма подверглось откровенной травле со сторо­ны США и соседних центрально-американских диктатур, обозначили своеобразную высшую точку в продвижении модели монолитного, блокового единства стран региона в период раз-гаpa «холодной войны».

С данного момента маятник соотношения центробежных и центростремительных тенденций в межамериканской системе двинулся назад. Это было обусловлено возросшим конфликт­ным потенциалом отношений центра и периферии системы.

Изначальный импульс к нарастанию противоречий двух Америк дал начавшийся с конца 40-х годов пересмотр места латиноамериканского региона на шкале внешнеполитических приоритетов США. Победа революции в Китае, расширение юны влияния СССР в Восточной Европе и обозначившаяся в конце 40 - начале 50-х годов перспектива советско-китайского стратегического альянса потребовали от США смены глобаль­ных ориентиров. В стратегии массированного возмездия места для Латинской Америки фактически не нашлось.

Превращение этого региона в тыловую зону, малозначимую в контексте глобального ядерного противоборства, заметно из­менило температуру межамериканских отношений. Эффект утери стратегического интереса лидера системы к своей пери­ферии оказался, на первый взгляд, неожиданно сильным. Пра­вящие элиты большинства стран региона, рассчитывавшие за счет плотного союза с самой сильной державой послевоенного мира не только войти в большую политику, но и главное - по­лучить особый, преференциальный статус в плане экономичес­кой помощи, испытывали явное разочарование. Утеря особого статуса подрывала вертикально-эшелонированную модель свя­зей, которая в наиболее чистом виде предстала именно на ру­беже 40-50-х годов.

По-видимому в асимметричных системах равновесие отно­шений во многом обеспечивается целой системой специфичес­ких подпорок в виде особых льгот и преференций. В начале 50-х годов США не смогли обеспечить функционирование этой системы, что и вызвало первый в послевоенные годы виток кризиса, пришедшийся на вторую половину 50-х годов.

Почти целое десятилетие США прилагали максимум уси­лий, чтобы вывести проблематику торгово-экономических от­ношений и помощи развитию за рамки межамериканской сис­темы. Американская дипломатия изначально стремилась использовать ОАГ исключительно в политических целях, эксплу­атируя имидж демократической региональной системы, проти­востоящей «тоталитарному восточному блоку». Одновременно ею делалось все возможное, чтобы нейтрализовать заложенные в Уставе* положения, ориентированные на социально-экономи­ческое развитие.

Латиноамериканским государствам, пожалуй, впервые при­менившим в рамках межамериканской системы блоковую дип­ломатию, все же удалось добиться проведения в 50-е годы ряда континентальных экономических форумов. И конференция министров экономики и финансов в Рио-де-Жанейро (декабрь 1954 г.), и первый саммит президентов Америк в Панаме (июль 1956 г.), и первая Межамериканская экономическая конферен­ция в Буэнос-Айресе (август 1957 г.) прошли в обстановке на­растающих противоречий. Принимавшиеся на этих форумах компромиссные и ни к чему не обязывавшие документы, в ос­новном сводившиеся лишь к набору пожеланий, будучи резуль­татом поистине титанических усилий дипломатических ве­домств, реально мало что вносили в практику межамерикан­ских отношений.

К концу десятилетия межамериканская система вступила в свой первый серьезный кризис. Положенная в ее основу кон­цепция континентальной солидарности подверглась существен­ной эрозии в условиях, когда сам регион терял свою значи­мость на шкале стратегических интересов США. «Остаточный» подход к отношениям со странами этого региона, стремление законсервировать систему и, по сути, лишить ее реальной дее­способности наглядно обозначили то, что эта конструкция во многом утратила свою значимость для США. В целом малоэф­фективные попытки ведущих государств региона во второй по­ловине 50-х годов создать механизм перекачки из центра на периферию «помощи развитию», со своей стороны, существен­но снизили заинтересованность в системе особых отношений с США у латиноамериканских государств. На рубеже 50-60-х годов межамериканская система во многом оказалась ненуж­ной ни той, ни другой стороне и, по-видимому, в среднесроч­ной перспективе (три-пять лет) была обречена на деградацию.

Систему во многом «спасла» кубинская революция. Выше уже отмечалось, что глобальная конфронтация «Восток - Запад» существенно деформировала межамериканскую систему уже в первые годы после ее юридического оформления. Спустя десятилетие по иронии судьбы именно «холодная война» при­дала новые импульсы ее выживанию.

60-е годы стали временем начала двух масштабных истори­ческих экспериментов, оказавших существенное воздействие на всю систему международных отношений государств Запад­ного полушария. Речь идет о строительстве социализма «в отдельно взятом» островном государстве Карибского бассейна - Кубе и попытке противопоставить кубинскому пути «мирную регулируемую революцию» в рамках программы «Союз ради прогресса», выдвинутой демократической администрацией Дж. Кеннеди.

Программа «Союз ради прогресса», естественно, возникла не в одночасье. Она была во многом концептуально подготов­лена в последний год администрации Д. Эйзенхауэра, когда в правящих кругах США началась стремительная переоценка ценностей. Во многом это было связано с выявившейся неспо­собностью США нормализовать и поставить под контроль си­туацию на Кубе.

Однако несмотря на все усилия, «партия» для Вашингтона изначально была проигранной. За один год просто невозможно было перечеркнуть то, что накапливалось десятилетиями. Антиамериканизм, корни которого оказались так глубоки в ку­бинском обществе, был успешно превращен правительством Ф. Кастро в идеологию правящего режима, обеспечив ему мас­совую поддержку и внутреннюю легитимность. Дальнейший окончательный разрыв и переход Кубы в «другой лагерь» были фактически предопределены.

Именно в те годы начался интенсивный поиск антитезы «кубинскому сценарию». Ею стала политика «помощи разви­тию», заложенная в основу программы «Союза ради прогрес­са». Однако несмотря на определенную конъюнктурность, про­грамма ознаменовала собой прорыв во внешнеполитическом мышлении правящих кругов США. Демократическая админи­страция Дж. Кеннеди (1961-1963 гг.), пожалуй, впервые «озву­чила» идею растущей взаимозависимости двух Америк и необ­ходимость выправления гигантской асимметрии в уровнях их социально-экономического развития.

Также впервые Соединенными Штатами, по существу, были выставлены условия получения помощи странами регио­на, которые должны были предпринять усилия для проведения социально-экономических реформ. Среди этих условий фигу­рировали: усовершенствование государственных институтов в рамках модели представительной демократии, осуществление аграрной реформы, изменение налоговой системы, направлен­ной на мобилизацию внутренних ресурсов для развития.

В августе 1961 г. в г. Пунта-дель-Эсте (Уругвай) на Меж­американской экономической конференции представители всех латиноамериканских стран, за исключением Кубы, а также США подписали «Хартию Пунта-дель-Эсте», в основу которой и была положена программа «Союз ради прогресса». Отметим, что это была первая в мировой практике программа развития целого региона «третьего мира», осуществляемая за счет как мобилизации внутренних ресурсов, так и внешнего финансирования. Более того, авторы программы предполагали, что впоследствии основные ее «конструкции» могут быть при­менены для развития других регионов «третьего мира».

Напомним, что программа, рассчитанная на десятилетие, предполагала в общей сложности мобилизацию 100 млрд дол., из которых 20 млрд дол. должны были обеспечить США (как за счет своих государственных средств, так и кредитов между­народных финансовых организаций и займов из стран Запад­ной Европы и Японии). Латиноамериканские государства обя­зались мобилизовать 80 млрд дол.

В начале 60-х годов «температура» межамериканских отно­шений резко снизилась. Их конфликтный потенциал оказался существенно нейтрализованным новаторским подходом к ре­гиону, обозначенным администрацией Дж. Кеннеди и реализо­вавшемся в принятии программы «Союз ради прогресса». Меж­американская система вступила в полосу перемен, при этом, правда, заметно «опаздывая» за динамикой политического и социально-экономического развития региона. Именно в те годы появились первые признаки выравнивания гигантской асимметрии мощи и влияния между двумя Америками. Почти безусловная зависимость Латинской Америки от США начала постепенно преобразовываться во взаимозависимость, что было, в первую очередь, связано с рывком, который совершили в своем развитии большинство государств региона. В течение двух десятилетий - 60 и 70-х годов - Латинская Америка «развивалась» почти вдвое быстрее, чем США, опережая по ос­новным показателям экономического роста другие регионы как развитого, так и развивающегося мира и по сути была самым динамично развивающимся районом мира.

Отмеченную долгосрочную тенденцию развития вряд ли можно рассматривать как прямое следствие программы «Союз ради прогресса», тем более, что уже ко второй половине 60-х годов она перестала реализовываться. Однако импульс, придан­ный ею социально-экономическому развитию региона, нельзя недооценивать.

Усилению центростремительных тенденций в межамерикан­ских отношениях в начале 60-х годов существенно способство­вал «кубинский фактор». Необходимость противостоять страте­гии насаждения Островом Свободы в регионе очагов партизан­ской борьбы, равно как и превращению Кубы в военную базу СССР создали ситуацию, когда интересы правящих элит (как консервативных, так и новых, национал-реформистских) со­впали с интересами правящих кругов США.

Именно «благодаря Кубе» межамериканская система в на­чале 60-х годов начала обретать признаки реального военно-политического альянса, что еще несколько лет назад казалось почти забытым прошлым времен Второй мировой войны. Первоначальныи импульс этому придало размещение советских ракет на Кубе. 23 сентября 1962 г. Постоянный совет ОАГ при­нял резолюцию, призывавшую страны-члены принять все не­обходимые меры, включая использование вооруженных сил для противодействия угрозе, вызванной размещением ракет на ост­рове.

Первая половина 60-х годов стала своеобразным апогеем межамериканского военно-политического сотрудничества. Не­смотря на то, что Межамериканский договор о взаимной помо­щи, который институционализировал региональную систему безопасности, был подписан в 1947 г., лишь в начале 60-х годов система во многом состоялась.

В эти годы была создана современная общерегиональная система связи между военными ведомствами с центром в зоне Панамского канала, где в 1961 г. разместилось южное коман­дование ВС США (ЮЖКОМ). Начавшиеся в эти же годы ре­гулярные встречи командующих американскими армиями пре­вратились в одну из несущих конструкций системы безопас­ности, в достаточно эффективный интегрирующий инструмент, который позволял не только обмениваться информацией, но и координировать действия в подавлении подрывной деятельнос­ти леворадикальных повстанческих организаций. На VIII Кон­сультативном совещании министров иностранных дел стран-членов ОАГ (июнь 1961 г.) был создан и политический орган - Специальный комитет по вопросам безопасности. Немалую роль сыграли и интенсивно проводившиеся в 1961-1964 гг. со­вместные военные маневры, инициированные и технически обеспеченные Пентагоном.

Аналогично периоду Второй мировой войны военно-поли­тическое сотрудничество, шло настолько по нарастающей, что на повестку дня встал и вопрос о создании межамериканских вооруженных сил (МАВС), который казалось бы удалось ре­шить. 6 мая 1965 г. на X Консультативном совещании мини­стров иностранных дел стран-членов ОАГ было принято реше­ние о создании межамериканских миротворческих сил для от­правки в охваченную острым внутренним конфликтом Доми­никанскую Республику. В акции приняло участие семь стран полушария, а возглавил межамериканские силы бразильский генерал.

Вслед за этой акцией, символизировавшей собой своеобраз­ный апогей регионального военного сотрудничества, начался откат назад. Попытки ряда военных режимов региона, в пер­вую очередь, Аргентины в рамках начавшейся со второй поло­вины 60-х годов реформы Устава ОАГ либо расширить функ­ции МСО, либо создать вместо него в рамках ОАГ Межамери­канский комитет по обороне, координирующий распределение военной помощи и контролирующий деятельность межамериканских вооруженных сил, встретили решительное несогласие большинства латиноамериканских государств. На III Специаль­ной межамериканской конференции в Буэнос-Айресе (февраль 1967 г.) под попытками создания общерегиональной военно-политической структуры была подведена черта.

В чем была причина столь, на первый взгляд, неожиданного результата? Ведь в начале 60-х годов имелись и достаточно оче­видные общие вызовы безопасности, и разумная концепция противодействия. Центр системы - США - брал на себя функции безопасности Западного полушария на глобально-стратегическом уровне, обеспечивая ядерный щит, защиту Па­намского канала и противодействуя возможным попыткам сверхдержавы Востока создать в этом районе новые опорные точки. Вооруженные силы латиноамериканских государств, со­гласно этой концепции, переориентировались на поддержание мира в регионе и внутреннее развитие своих стран, становясь своеобразными гарантами курса реформ в рамках программы «Союз ради прогресса».

Причин несколько, и они весьма поучительны. Не было сделано главного, без чего ни одна «вертикальная» система, вступившая в полосу реформирования, не сможет успешно преобразоваться в горизонтальную. Речь идет о переходе цент­ра системы от односторонней политики к действительно многосторонней. Несмотря на пышную риторику вновь обре­тенного континентального единства, общности целей и интере­сов двух Америк в противостоянии тоталитаризму, продвиже­нии демократических реформ и т.д., технология принятия ре­шений не претерпела существенных перемен. По сути, это была по-прежнему политика односторонних акций США, на которые, правда, более активно, чем прежде, «надевался» многосторонний камуфляж. Новая система безопасности была «спущена сверху» в лучших традициях латиноамериканской по­литики США в XX веке.

Не были приняты во внимание морально-психологические факторы, связанные с менталитетом латиноамериканского офицерства, обретавшим все более националистическую окрас­ку в условиях изменений в его социальной базе. Провозгла­шенное новое разделение ответственности в рамках континен­тальной безопасности на практике реализовалось в том, что система оказывалась еще более централизована, чем та, кото­рая была задумана в первые послевоенные годы.

Один лишь тот факт, что межамериканские силы мира были созданы уже после того, как Санто-Доминго был оккупи­рован контингентом в 23 тыс. американских морских пехотин­цев, интерпретировался как стремление администрации Л. Джонсона обеспечить многостороннее прикрытие, по сути, односторонней вооруженной интервенции США. Конец 60 - начало 70-х годов стали временем существен­ного усложнения межамериканских отношений. Система не только окончательно потеряла свою герметичность, характер­ную для первого послевоенного десятилетия и выражавшуюся в замкнутости международных отношений в Западном полуша­рии и достаточно высоком уровне политической дисциплины. По существу, возник новый тип конфликтов между центром системы и целым рядом государств-членов, обусловленный проведением последними политики экономического национа­лизма и стремлением автономизироваться от США во внешней политике.

Во многом это было связано с появлением в регионе нового политического феномена - националистических военных ре­жимов. Речь, в первую очередь, идет о режимах в Перу (1968- 1975 гг.), Панаме (1968-1981 гг.), Боливии (1969-1971 гг.), Эквадоре (1972-1976 гг.), приступивших к экспроприации соб­ственности американских компаний, провозгласивших анти­олигархические внутренние преобразования и независимый внешнеполитический курс.

После того, как к ним в 1970 г. добавился социалистически ориентированный режим С. Альенде в Чили, в межамерикан­ской системе впервые образовалась внутрисистемная оппози­ция, которая выступила за пересмотр основ системы и осво­бождения ее от атрибутики «холодной войны». Система, по сути, стала политически гетерогенной, что существенно усили­ло в ней центробежные тенденции.

Факты свидетельствуют о том, что в начале 70-х годов США не просто теряли рычаги контроля над межамериканской сис­темой. В условиях, когда ряд государств региона, искусно при­меняя коалиционную дипломатию, предпринял попытку пре­вратить систему в коллективный рычаг нажима на Вашингтон, в правящих кругах США даже стал рассматриваться вопрос о выходе из ОАГ.

Во многом это было связано с началом работы Специальной комиссии по изучению межамериканской системы и выработке мер по ее реорганизации (СКИМС). Комиссия была создана решением III сессии Генеральной ассамблеи ОАГ (Вашингтон, апрель 1973 г.). Под нажимом целого ряда латиноамериканских государств, и в первую очередь Перу и Чили, была принята ре­золюция, выражавшая «общую неудовлетворенность результата­ми деятельности межамериканской системы».

В принятой на сессии «Декларации принципов межамери­канских отношений» странам-инициаторам реформы межаме­риканской системы удалось впервые закрепить принцип «идео­логического плюрализма». Этот принцип предполагал возмож­ность сосуществования в межамериканской системе государств с различным общественно-политическим строем. Подтекстом

этого документа была не только и даже не столько заинтересо­ванность левых режимов в отмене антикубинских санкций в ОАГ, сколько стремление обезопасить себя от рецидивов пря­мого вмешательства в случае, если тот или иной режим будет квалифицирован Вашингтоном как просоветский.

Перу и Чили при поддержке Венесуэлы, Колумбии и ряда других стран выступили также за коренной пересмотр концеп­ции безопасности межамериканской системы. Ими было пред­ложено внести в межамериканский юридический лексикон тер­мин экономическая агрессия. Эти же страны предложили разра­ботку механизма «коллективной экономической безопасности».

Очевидно, что своим острием эти инициативы были на­правлены против политики экономического нажима, особенно широко практиковавшегося Соединенными Штатами против левонационалистических режимов в конце 60 - начале 70-х годов. Идеи «коллективной экономической безопасности» бла­годаря усилиям латиноамериканской дипломатии получили дальнейшее развитие на сессии Генеральной ассамблеи ОАГ (Атланта, май 1974 г.), где в специальной резолюции вновь была обозначена задача обеспечения «интегрального развития и коллективной экономической безопасности».

Никогда еще латиноамериканский прессинг на США не был столь мощным. Госдепартамент пытался максимально за­землить латиноамериканские инициативы, растворив их в рас­плывчатых и необязывающих формулировках. Наиболее отчет­ливо это проявилось в позиции американской делегации имен­но в рамках работы СКИМС в 1973-1975 годах.

Однако в условиях, когда по вопросу создания системы «коллективной экономической безопасности» США оказались фактически «прижаты к стене», они вынуждены были внести определенность. США были единственным государством, про­голосовавшим против внесения в МДВП положения о созда­нии системы коллективной экономической безопасности, предусматривавшей распространение принципа «нападение на одного - нападение на всех» на область экономических отно­шений. И хотя на Специальной конференции по реформе до­говора (Сан-Хосе, апрель 1975 г.) в статью 11 было включено соответствующее положение, представитель США заявил, что его страна не возьмет на себя никаких обязательств по обсуж­дению, подписанию и ратификации каких-либо обязывающих документов по созданию подобной системы.

Подобного рода демарши оказывали деморализующее воз­действие на межамериканские отношения, стимулировали центробежные тенденции. Это, в частности, находило выраже­ние в растущей заинтересованности государств региона созда­вать свои, чисто латиноамериканские объединения, которые в известном смысле подменяли бы собой ОАГ.

Наиболее развитым из них в 70-е годы был, безусловно, Лидский пакт. Подписанное в 1969 г. Картахенское соглашение положило начало процессу интеграции шести андских стран (Боливия, Венесуэла, Колумбия, Перу, Эквадор, Чили). При ном в 70-е годы Андская группа вышла за рамки чисто эконо­мического объединения. Структура организации включала Совет министров иностранных дел, Андский парламент, Анд-ский суд и ряд других органов, свидетельствовавших о стремле­нии создать объединение по типу Европейского сообщества.

Более того, в начале десятилетия именно Андская группа стала главным оппонентом США в стремлении перестроить межамериканскую систему, о чем уже говорилось выше, а также инициатором ряда коллективных акций, направленных на ущемление интересов северо-американских сырьевых кор­пораций. Принятое в 1971 г. «решение 24» Комиссии Карта-хенского соглашения существенно ограничило перевод прибы­лей за границу иностранными инвесторами.

Даже проблематика региональной безопасности, являвшая­ся ранее традиционной вотчиной межамериканских форумов, стала выноситься на субрегиональный уровень и рассматри­ваться без участия США. Об этом наглядно свидетельствовал процесс Айакучо. В 1974 г. в г. Айакучо (Перу) лидеры восьми латиноамериканских государств - Аргентины, Боливии, Вене­суэлы, Колумбии, Панамы, Перу, Чили и Эквадора - подпи­сали «Декларацию Айакучо», в которой взяли на себя обяза­тельство создать условия для ограничения гонки вооружений и направления высвободившихся средств на нужды социально-экономического развития.

В условиях, когда реальные внешнеполитические возмож­ности США в регионе оказались существенно ограниченными, а конфликтный потенциал межамериканских отношений резко возрос, центр системы предпринял попытку, не отступая от по­литики скрытой дестабилизации, разрядить обстановку актив­ным внешнеполитическим маневрированием и снижением ре­ального присутствия в регионе. В 1974 г. госсекретарем Г. Кис­синджером был провозглашен «новый диалог» с Латинской Америкой, основанный на зрелом партнерстве. На деле речь шла в общем-то о единственно возможном в тех условиях ма­невре - снижении политического присутствия в регионе за счет сокращения численности дипломатических, торговых и военных миссий, свертывании объемов помощи (если в 1970 г. на долю Латинской Америки приходилось около 70% помощи США иностранным государствам, то в 1985 г. - лишь 22%). В условиях сильно развитых националистических антиамерикан­ских настроений была предпринята попытка свернуть формаль­ное присутствие и проявлять куда большую толерантность к антиимпериалистической риторике, в 70-е годы активно экс плуатировавшейся не только военными режимами Перу, Пана­мы, Боливии (1969-1971 гг.) и Эквадора (1972-1976 гг.), но и правящими элитами Мексики, Аргентины, Венесуэлы.

Следует признать, что этот маневр во многом удался. Наци­онализации собственности американских компаний в 70-е годы практически не было. Более того, несмотря на обострение кон­курентной борьбы за латиноамериканские рынки со стороны западно-европейских государств и Японии, объемы американ­ских инвестиций в регионе неуклонно росли, о чем свидетель­ствуют цифры. За 70-е годы объем американских инвестиций в Латинской Америке утроился. Если в 1970 г. они составляли 13 млрд дол., то в 1980 г. - уже 39,6 млрд долл.

В целом же США продемонстрировали в этот непростой для себя период высокие адаптационные возможности, благо­даря которым неоднократно удавалось снять остроту кризис­ных явлений межамериканских отношений. Однако в этой по­литике практически отсутствовало конструктивное начало. И хотя острота конфликтных ситуаций снималась, межамерикан­ская система стремительно теряла свою дееспособность, по сути, превращаясь в форум диалога между США, с одной сто­роны, и Латино-Карибским* регионом с другой.

Правление администрации демократов во главе с Дж. Кар­тером (1976-1980 гг.) являло собой вторую после политики «новых рубежей» Дж. Кеннеди за послевоенные годы серьез­ную попытку США внести конструктивное начало в межамери­канские отношения, восстановить их лидерство в регионе.

Перестройка латиноамериканского курса началась с ряда крупных внешнеполитических акций администрации Дж. Кар­тера. Речь прежде всего шла о решении проблемы Панамского канала. Администрация Дж. Картера выступила за пересмотр договора о Панамском канале 1903 г., предоставлявшего США право контроля над зоной канала на вечные времена, и за за­ключение нового договора, учитывавшего бы интересы Пана­мы, США и латиноамериканских стран. Несмотря на мощное сопротивление консервативно настроенного американского ис­тэблишмента, правительство демократов предприняло весьма эффектную, а главное результативную попытку устранить из межамериканских отношений один из традиционных объектов противоречий, который стал в XX в. своеобразным символом гегемонии США в регионе. Седьмого сентября 1977 г. прези­дент США Дж. Картер и лидер Панамы генерал О. Торрихос в присутствии глав государств большинства стран Западного по­лушария подписали новые договоры о Панамском канале,

* В 70-е годы в ОАГ вступила большая группа англоговорящих островных карибских государств. В 1990 г. членом ОАГ стала Канада.

сутью которых являлся постепенный демонтаж американского поенного присутствия в зоне канала и передача его под полную юрисдикцию и управление Республики Панама к 31 декабря 1999 года.

Существенные сложности возникли у администрации Дж. Картера с практической реализацией политики «прав чело­века», в особенности в таком близлежащем и геополитически важном районе, как, например, Центральная Америка, где в течение десятилетий политика США находилась в «прокрусто-ном ложе» альянса с репрессивными диктатурами, обеспечи­вавшими столь необходимое «статус-кво». Белый дом неодно­кратно публично критиковал режимы и Центральной Америки, и Южного конуса за нарушения прав человека. Были установ­лены связи с оппозиционными политическими силами в этих странах. В августе 1977 г. Вашингтон ввел эмбарго на поставки современных, технически сложных вооружений военным режи­мам Аргентины, Чили, Уругвая и Парагвая*. В феврале-марте 1977 г. военные режимы Гватемалы и Сальвадора вслед за Ар­гентиной, Уругваем и Бразилией заявили об отказе от амери­канской военной помощи в знак протеста против вмешательст­ва Вашингтона в их внутренние дела.

Не была реализована установка направить развитие собы­тий в Никарагуа в русло плавного и ненасильственного демон­тажа режима А. Сомосы. В тех условиях администрация Дж. Картера сделала максимум возможного в этом направле­нии, активно поддерживая легальную оппозицию, привлекая к посреднической миссии ОАГ, а также правительства Венесуэ­лы, Панамы и Коста-Рики. В частности, в рамках сформиро­ванной из представителей США, Гватемалы и Доминиканской Республики посреднической группы Вашингтон оказал нажим на диктатора с тем, чтобы он ушел в отставку".

Для продвижения ненасильственного варианта урегулирова­ния конфликта в Никарагуа США попытались активно задей­ствовать межамериканскую систему. Выдвинутый ими на Кон­сультативном совещании министров иностранных дел стран-членов ОАГ в Вашингтоне (20-25 июня 1979 г.) план урегули­рования носил комплексный характер и включал прекращение огня, введение эмбарго на поставки оружия в Никарагуа, создание и посылку в страну Межамериканских сил мира, на­правление в Манагуа делегации ОАГ для мониторинга мирного процесса, разработку в рамках этой организации специальной программы гуманитарной помощи населению страны. Не

Эмбарго просуществовало 20 лет и было снято администрацией У. Клин­тона в августе 1997 г.

" Нажим, в частности, выразился в отсрочке займа в 20 млн долл. по линии МВФ.

исключено, что если бы план был принят и, главное, реализован, то это в дальнейшем могло предотвратить регионализацию ни­карагуанского конфликта, имевшую место в 80-е годы, и в целом направить развитие событий в Центральной Америке в иное русло.

Идея «коллективного вмешательства» под эгидой ОАГ во внутренний конфликт в Никарагуа, как и ожидалось, была до­статочно эффектно заблокирована ведущими странами регио­на. Страны-члены Андской группы внесли контрпроект резо­люции, которая наряду с общими пожеланиями ухода Сомосы, создания коалиционного правительства и скорейшего проведе­ния выборов в Никарагуа на первый план выдвигала «скрупу­лезное уважение принципа невмешательства».

То, что в те годы интерпретировалось как крупная победа латиноамериканской дипломатии, не допустившей вмешатель­ства США в конфликт с целью воспрепятствовать победе Сан-динистской революции, представляется корректным лишь от­части. Ведь ситуацию можно представить, в особенности обла­дая знанием того, как развивались события в Центральной Америке в дальнейшем, и иным образом. ОАГ и межамерикан­ская система в целом продемонстрировала свою неспособ­ность, за исключением отстаивания принципа невмешательства и суверенитета, предложить сколь-либо конструктивное реше­ние. Попытка администрации Дж. Картера реанимировать эту организацию, вывести ОАГ за рамки форума-диалога и «пере­тягивания каната» между двумя Америками, вернуть ей изна­чально заложенные в Уставе, но мало реализованные функции гаранта мира и. безопасности в регионе, окончились безрезуль­татно.

В условиях, когда в межамериканских отношениях в 70-е годы резко усилился конфликтный заряд и окрепли центро­бежные тенденции, иной исход вряд ли был возможен. Тем более именно военно-политические аспекты межамериканской системы после короткого периода взлета в 60-е годы первыми вступили в период нарастающего кризиса и распада. Противо­поставить этой тенденции что-то реальное и выдвинуть новую концепцию региональной безопасности администрация Дж. Картера оказалась не в состоянии, тем более что полити­кой «прав человека» она обострила отношения с военными ре­жимами региона. В этих условиях включенное в американский план урегулирования по настоянию советника президента по национальной безопасности 36. Бжезинского создание «меж­американских сил по поддержанию мира» оказалось не просто контрпродуктивно, а сработало как красная тряпка для быка, породив взрыв протеста в Латинской Америке.

Конец 70-х годов охарактеризовался началом фрагментации межамериканской системы. Просуществовав более тридцати лет, она в известном смысле оказалась невостребованной ни Соединенными Штатами, ни Латинской Америкой. Большинтво южно-американских государств вне зависимости от политической ориентации почти однозначно отказались следовать принципам континентальной солидарности и высказались за наполнение системы безопасности экономическим содержанием, а также резкое ограничение военно-политических функций. США, в течение нескольких десятилетий более или менее спешно противостоя именно такому сценарию развития межамериканских отношений, оказались, по сути; в одиночестве и известном смысле сами стали вносить все больший вклад, если не в целенаправленную дезартикуляцию ОАГ и МДВП, о, по крайней мере, в ограничение их реальной дееспособноси. Попытки администрации Дж. Картера вывести межамерианские отношения из тупиковой ситуации были мало результативными. Слишком мощными оказались центробежные силы, которые как бы разрывали систему на отдельные мало-низанные между собой блоки отношений. США все больше замыкались на «карибском кризисном круге». Южно-америанские гиганты - Бразилия и Аргентина - активизировали усилия по созданию Южно-атлантического пакта (САТО)*, что конце 70-х годов, как писал Дж. Чайлд, делало вполне реальным сценарий «выпадения этого блока» из Межамериканского оговора о взаимной помощи. Стремительно нарастал конфликтный потенциал американо-мексиканских отношений.

Вступление межамериканских отношений в фазу глубокого кризиса было многократно усилено очередным витком кон­фронтации «Восток - Запад» и стремлением пришедшей к власти в 1980 г. республиканской администрации Р. Рейгана максимально интегрировать регион в стратегию неоглобализма. Напомним, что латиноамериканской дипломатии в 70-е годы удалось достаточно эффективно «очистить» межамериканскую систему от атрибутики «холодной войны», успешно дистанци­роваться от противоборства сверхдержав и даже порой играть на их противоречиях.

И вот спустя почти полтора десятилетия, в течение которых США пытались адаптироваться к новым латиноамериканским реальностям, и, в первую очередь, к снижению собственного влияния в этом районе мира, новой республиканской администрацией был взят курс на силовое восстановление присутствия и регионе. Возврат к идеологической гармонии и укрепление межамериканских институтов мыслились идеологами «новых

Впервые идея военно-политического блока в Южной Атлантике возникла еще в 1957 г. и в последующие два десятилетия неоднократно «озвучивалась» и Соединенными Штатами, и Аргентиной, однако практически так и осталась нереализованной. правых» через подключение Латинской Америки к очередному витку конфронтации «Восток - Запад», одним из центров ко­торой в начале 80-х годов стали Центральная Америка и Ка­рибский бассейн. В этом была суть «Новой межамериканской политики на 80-е годы», положенной в основу курса админи­страции Р. Рейгана в латиноамериканском регионе.

Ее главным достижением стало превращение центрально­американского конфликта в один из наиболее взрывоопасных и трудно поддающихся урегулированию региональных кон­фликтов послевоенного периода. Не менее значимым оказался и другой результат. Односторонний силовой курс в Централь­ной Америке не только не привел к обновлению межамерикан­ской системы, а имел своим последствием ускоренную утерю ею своей дееспособности. Заложенные в системе функции ми­ротворчества и конфликторазрешения оказались заблокирова­ны политикой ее «центра». Потерпела откровенную неудачу попытка восстановления политической дисциплины через под­ключение ведущих латиноамериканских государств на стороне США не только к центрально-американскому конфлик

Вопросы и задания:

1. Объясните, что способствовало превращению США после Второй мировой войны в лидера западного мира.

Из Второй мировой войны Соединённые Штаты Америки вышли, значительно усилив свое политическое и экономическое влияние в мире, потому что:

1. Боевые действия не велись на территории США;

2. Страна понесла значительно меньшие людские потери (около 300 тыс. человек);

3. Поставляя союзникам оружие и продовольствие, США поддерживали свою промышленность и сельское хозяйство и одновременно становились кредитором многих государств.

4. За годы войны значительно вырос военный потенциал США, вплоть до владения атомным оружием.

3. В чём смысл политики «Новых рубежей» Д.Кеннеди? *Как вы оцените результаты его деятельности?

Политика «новых рубежей» Д.Кеннеди означала укрепление внутреннего положения и международных позиций США. Одной из главных задач стало ускорение темпов экономического роста, государство при этом контролировало уровень цен и заработной платы. В сфере производственных отношений поддерживались идеи «классового сотрудничества». Учитывая, что в результате автоматизации производства в тот период возросла безработица, правительство увеличило расходы на помощь безработным, а также поддержало программы переквалификации, дополнительного обучения рабочих.

«Новые рубежи» намечались и во внешней политике. Кеннеди подверг критике доктрины «массированного возмездия» коммунистическим режимам и «освобождения Восточной Европы». Но он не собирался отказываться от военно-политического превосходства США в мире. Оно должно было обеспечиваться мощным военным потенциалом страны и политикой «гибкого реагирования».

Таким образом, Д.Кеннеди внес достаточно много изменений во внутреннюю и внешнюю политику США. Но результаты его деятельности носили неоднозначный характер.

Например, экономическая политика не была столь эффективной, как ожидалось. Во многом это связано с окончанием периода экономического подъема. На этом этапе постепенно начали сокращаться капиталовложения, уменьшился темп промышленного развития. В связи с торможением экономического роста деятельность правительства не была успешной. Граждане страны были недовольны снижением темпов роста минимальной заработной платы, ростом безработицы.

С другой стороны, правительство Д.Кеннеди, чья деятельность направлялась на поддержку социальных программ, не получало доверия промышленников. На фронте внешней политики улучшений также не наблюдалось. Несмотря на желание улучшить отношения с Советским Союзом, напряженность на мировой арене, Карибский кризис, не способствовали решению проблемы. Более того, ухудшению положения президента на международной арене и внутри государства способствовало развязывание Вьетнамской войны.

Тем не менее, Джон Кеннеди, политика которого не принесла должных результатов в экономике, сыграл положительную роль в науке и социальной сфере. С именем Кеннеди связана программа «Аполлон», а также решение вопроса об ущемлении афроамериканского населения.

4. *Чем определяется и от чего зависит политический курс президента США? Покажите на конкретных примерах.

Политический курс президента США определяется политической ситуацией в стране и позициями партий. Так, демократы, которых всегда поддерживали широкие слои населения, в XX в. нередко выступали как сторонники государственного регулирования экономики, реформ, гибкой социальной политики. Республиканцы, традиционно занимавшие более консервативные позиции, защищали идеалы индивидуализма, частного предпринимательства, отстаивали свободную рыночную экономику.

Соответственно и президенты, избранные от той или другой партии придерживались ее курса. Примером можно привести выборы 1952 года, когда победили республиканцы, которые сумели убедить Д.Эйзенхауэра выступить на их стороне и в дальнейшем следовал указаниям своей партии.

Второй пример, Д.Кеннеди, который представлял Демократическую партию, в проводимой политике ориентировался на ценности своей партии, продвигая идеи государственного регулирования экономики, реформ, гибкой социальной политики.

Еще один пример политика Р.Рейгана, который представлял партию республиканцев. Р. Рейган был избран президентом страны в 1980 г. (в 1984 г. переизбран на второй срок). Его политику назвали «консервативной революцией». Он отказался от принятой президентами-демократами ещё со времён Ф. Рузвельта тактики государственного регулирования экономики, социального компромисса. Курс Рейгана был направлен на подъём производства путём активизации предпринимательства в условиях свободной рыночной экономики. Для этого были проведены снижение подоходных налогов (от чего выиграли в первую очередь крупные корпорации), сокращение социальных расходов на образование, медицину, пенсионное обеспечение и т. д. (в 1981 – 1984 гг. их доля в государственном бюджете упала с 53,4 до 48,9%).

5. *Как вы ответите» на вопрос: что нужно, чтобы стать президентом США? Используйте известные вам сведения из биографий президентов.

Чтобы стать президентом США нужно:

1. стать членом Демократической или республиканской партии. Независимые кандидаты никогда не получали необходимого количества голосов.

2. обладать качествами лидера, которые в человеке оценят коллеги по сообществу (пример, Д.Эйзенхауэр, Р.Рейган и др.).

3. Быть гражданином США по праву рождения, прожить в стране не менее 14 лет.

4. Быть старше 35 лет.

6. Покажите, в связи с чем в США возникали различные социальные выступления, движения. *Почему подобные выступления происходят в демократических страна?

В разные периоды на первый план выступали различные проблемы и соответственно движения.

1. В 1947 г. был принят закон Тафта – Хартли, значительно ограничивавший права профсоюзов, ответом на него стали массовые выступления рабочих. Они проводили многотысячные демонстрации и забастовки. Всего в 1947 – 1948 гг. в забастовках участво¬вали 4 млн 130 тыс. человек.

2. В 1950-е годы во многих штатах развернулась борьба темнокожих американцев против расовой дискриминации (неравенства), за гражданские права. В то время на юге страны существовала сегрегация (разделение) белого и чёрного населения: отдельно учились дети, специально обозначались места «для белых» и «для чёрных» в транспорте, в сфере услуг.

Новая волна борьбы чернокожего населения Америки за гражданские права поднялась в середине 1960-х годов. В это время уже не удалось удержать её в рамках кампании гражданского неповиновения, сторонником которого был М. Л. Кинг.

3. Во второй половине 1960-х годов значительный размах в США приобрело движение за прекращение войны во Вьетнаме, главным участником которого стала студенческая молодёжь. Протест против войны выражался в отказе призывников идти в армию, публичном уничтожении призывных повесток, демонстрациях. Осенью 1967 г. 50 тыс. человек провели демонстрацию у здания военного ведомства – Пентагона.

4. Наряду с антивоенными настроениями высказывалось недовольство и внутренней политикой, появились группы молодёжи, называвшие себя «новыми левыми». Администрация почувствовала, что обстановка выходит из-под контроля. Для разгона демонстраций были направлены отряды национальной гвардии, армейские десантные части.

Подобные выступления возможны только в демократических странах, так как для них необходим высокий уровень свободы и возможность не только говорить об идеалах и принципах, но и соотносить их с практическими действиями.

7. Наше исследование. Составьте характеристику (очерк деятельности) одного из президентов США второй половины ХХ – начала ХХI в. (используйте биографическую, справочную литературу).

Очерк деятельности Дж.Буша Старшего.

Джордж Ге́рберт Уо́кер Буш)родился 12 июня 1924) - 41-й президент США (в 1989-1993 годах), вице-президент при Рональде Рейгане (в 1981 – 1989 годах), конгрессмен, дипломат, директор Центральной разведки, отец 43-го президента США Джорджа Буша-младшего.

Родился в Массачусетсе в семье сенатора и нью-йоркского банкира Прескотта Буша и Дороти Уолкер Буш. После нападения на Пёрл-Харбор в 1941 году, в возрасте 17 лет, Буш отложил поступление в колледж и стал самым молодым лётчиком ВМС США в то время. Служил до конца войны, затем поступил в Йельский университет. Окончив его в 1948 году, переехал с семьёй в Западный Техас, где начал нефтяной бизнес, став миллионером к 40 годам. Буш вошёл в политику сразу после создания его собственной нефтяной компании, став членом Палаты представителей, а также занимая другие должности.

Он неудачно принял участие в партийных выборах президента в 1980 году, но был выбран в качестве кандидата на должность вице-президента кандидатом в президенты Рональда Рейгана, и пара победила на выборах. В течение каденции Буш возглавлял административную группу по дерегуляции рынка и борьбе с наркотиками. В 1988 году Буш успешно начал кампанию на выборах президента, победив оппонента от демократов Майкла Дукакиса.

Международная политика, проводимая Бушем, отмечена военными операциями, проведёнными в Панаме, на Филиппинах и в Персидском заливе, падением Берлинской стены в 1989 году и распадом СССР два года спустя.

Во внутренней политике Буш изменил своему слову, данному в 1988 году, и после борьбы в Конгрессе подписал увеличение налогов, которое Конгресс утвердил. Вследствие экономических проблем Буш проиграл на выборах президента 1992 года демократу Биллу Клинтону.

Дж.Буш – последний в мире президент, воевавший во Второй мировой войне.

"Новое историческое мышление" и

"новая историческая наука"

Вторая половина XX века стала временем подъема и обновления французской исторической науки. Во Франции появилась целая плеяда крупных историков, труды которых обрели широкое международное звучание. Продолжая и развивая традиции школы "Анналов" межвоенного времени, они подвергли пересмотру тематику, исследовательские методы и само понимание предмета исторической науки. По мнению многих историков, произошла своеобразная "историографическая революция", которая привела к возникновению "новой исторической науки" и окaзала глубокое воздействие на всю мировую историографию.

Обновление исторической науки было тесно связано с эволюцией французского общества и с общими процессами социального развития. События всемирно-исторического значения: вторая мировая война и разгром фашизма, возникновение целого ряда государств, провозгласивших своей целью строительство социализма, конец колониальной системы, научно-техническая революция, а в более позднее время - крушение социалистической системы, распад СССР и многое другое, потребовали осмысления нового исторического опыта, адаптации исторической науки к условиям стремительно меняющегося мира.

В развитии французской историографии второй половины XX века выделяются два основных периода, границей между которыми можно считать приблизительно середину 70-х г. По мнению французских историков, наиболее плодотворным было "славное тридцатилетие" 1945-1975 гг., когда французская историография заняла ведущую роль в мировой историографии и пользовалась огромным авторитетом в общественном мнении. Состояние исторической науки в первые послевоенные годы во многом определялось общественно-политической обстановкой, сложившейся во Франции после освобождения от немецко-фашистской оккупации. Ее характерной чертой был небывалый подъем левых сил и рост влияния марксизма, связанный с победой Советского Союза в войне против фашизма, участием Французской коммунистической партии в движении Сопротивления и ее превращением в самую многочисленную партию страны. Наряду с Италией, Франция стала одной из двух крупных капиталистических стран, в которых марксистские идеи получили сравнительно широкое распространение. В послевоенное время выросла и активизировалась группа французских историков-марксистов, формирование которых началось в 30-е годы. К работе над докторскими диссертациями приступили А. Собуль и К. Виллар. В коммунистическую партию вступили, (но потом в разное время вышли из нее) молодые талантливые историки, ставшие позднее крупными учеными: М. Агюлон, Ж. Бувье, Ф. Фюре, Э. Ле Руа Лядюри и другие.

Воздействие марксизма сказалось и на трудах многих других историков, не являвшихся марксистами. Марксистская терминология, в первую очередь такие понятия как базис", "надстройка", "способ производства", "производственные отношения", "классовая борьба" прочно вошла в обиход. "Французские историки становились все более восприимчивыми к расплывчатому "диффузному" марксизму, который побуждал их придавать особую ценность экономическому фактору в историческом объяснении; в то же время некоторые точные понятия воспринимались ими и проникали в их словарь", - указывается в коллективном труде, изданном в 1965 г. Французским комитетом исторических наук. Однако, и соглашаясь с отдельными марксистскими положениями, большинство историков отвергало общую теорию, методологию и, особенно, политические выводы марксизма.

В послевоенные годы сохранили свое влияние сторонники релятивистской "критической философии истории", которую до войны пропагандировал философ, социолог и политолог Раймон Арон. В послевоенный период Арон занимался, главным образом, социологией и политологией, а наиболее известным сторонником "критической философии истории" стал историк античности А. И. Марру (1904-1977), книга которого "Об историческом познании" выдержала в 1954-1975 гг. семь изданий. Следуя, в основном, за Ароном, Марру доказывал, что "история не отделима от историка", который неизбежно привносит в изучение прошлого свои субъективные взгляды, по-своему интерпретирует и обрабатывает исторические факты, вследствие чего "история будет тем, что он сумеет выработать".

Марру признавал объективное существование исторической реальности, отраженной в содержании источников, считал историческое знание подлинным, достоверным, научным, но отрицал возможность полного и адекватного познания исторического процесса. По его словам, "история - это то, что историк сумеет захватить из прошлого, однако, проходя через его познавательный инструментарий, это прошлое было так обработано и переработано, что стало совершенно обновленным и онтологически совсем другим". Согласно Марру, в конечном итоге, "история – это не больше того, что мы считаем разумным принять за истину в нашем понимании той части прошлого, которую открывают наши документы."

Как и в межвоенный период, релятивистские идеи нe получили большого распространения среди французских историков, которые, по словам самого Марру, продолжали проявлять "крайнее недоверие ко всякой философии истории". Решающее влияние на развитие французской историографии продолжали оказывать работы крупных историков, которые еще в 30-е годы поставили вопрос о пересмотре методологических принципов традиционной "позитивистской" историографии. Это были, прежде всего, труды школы "Анналов", а также работы Э. Лябрусса, П. Ренувена и Ж. Лефевра.

Направление "Анналов". Фернан Бродель. После трагической гибели Mapка Блока, расстрелянного оккупантами в 1944 году за участие в движении Сопротивления, главой "школы Анналов" остался Люсьен Февр, избранный в 1951 г. членом Академии. В послевоенный период он занимался, главным образом, научно-организационной деятельностью: руководил журналом "Анналы" (Annales) и созданной в1947 г. VI секцией (экономических и социальных наук) Практической школы высших исследований, которую Февр превратил в крупное научно-учебное учреждение, располагающее большими финансовыми и издательскими возможностями.

Февр очень остро ощущал происходящие в мире гигантские перемены, требовавшие объяснения со стороны историков. "Все сразу рушится вокруг нас", - писал он в 1954 году. "... Научные концепции ниспровергаются под неудержимым напором новой физики, революция в искусстве подвергает сомнению прежние эстетические воззрения, карта мира полностью меняется, новые средства сообщения преобразуют экономику. Повсюду против старой Европы и против государств, проникнутых европейской культурой, восстают вчера еще порабощенные нации Востока и Дальнего Востока, Африки и Азии; нации, которые казались навсегда погребенными в витринах застывших археологических музеев, теперь пробуждаются и требуют своего права на жизнь. Все это и еще многое другое нас тревожит и предвещает нам близкую гибель. Но мы видим также рождение нового мира и не имеем права отчаиваться. Его еще надо понять и не отказываться от света, который может пролить муза истории Клио".

Продолжая начатую им вместе с Блоком борьбу против традиционно-позитивистской "событийной" истории, Февр взывал "к другой истории", включающей в себе все стороны жизни и деятельности человека. Он предлагал постепенно переходить от изучения экономической и социальной истории, являвшейся главным предметом внимания "Анналов" межвоенного времени, к более широким темам: истории различных человеческих о6ществ, их экономическим основам, их цивилизaциям. В соответствии с такой программой журнал "Анналы" в 1946 г. изменил свое прежнее название "Анналы экономической и социальной истории", на новое, отражавшее изменение его интересов: "Анналы. (Экономика. Общества. Цивилизации.)" ("Annales. Economies. Sociétés. Civilisations.").

Большую роль в распространении и упрочении методологических принципов школы "Анналов" в послевоенные годы сыграли теоретические и полемические труды ее основоположников, особенно опубликованная посмертно в 1949 г. "Апология истории" Блока и сборник статей и рецензий Февра: "Битвы за историю" (1953) и "За целостную историю" (1962). Однако главные научные достижения школы "Анналов" в послевоенные годы были связаны с работами более молодых историков "второго поколения", лидером которого стал ученик и друг Февра, крупнейший французский историк и организатор науки Фернан Бродель (1902-1985).

Сын учителя, родившийся и выросший в деревне, Бродель называл себя "историком с крестьянскими корнями", которого всегда интересовали условия труда и быта трудящегося населения. Его научные взгляды складывались, прежде всего, под влиянием Блока и Февра, но, подобно своим учителям, Бродель ценил и достижения марксистской мысли. "Несомненно, что на мои концепции, как и на концепции первого поколения школы "Анналов" сильно повлиял марксизм, но не как политическая доктрина, а как модель исторического, экономического и социального анализа, писал Бродель советскому историку В. М. Далину. Не считая ни себя, ни Блока, ни Февра "буржуазными" или даже "немарксистскими историками", Бродель видел главное дело своей жизни, в создании "совершенно новой истории", которую он называл "глобальной", или "тотальной", (то есть, всеобъемлющей) историей, "чьи пределы расширяются настолько, что охватят все науки о человеке, всю их совокупность и универсальность".

Первым крупным трудом Броделя, в котором он предпринял попытку написать "глобальную историю" большого региона, было исследование "Средиземное море и мир Средиземноморья в эпоху Филиппа II". Бродель задумал эту работу в 30-е годы, а начал писать в немецком плену (где находился в 1940-1945 гг.), пересылая Февру готовые части книги.

Пocлe возвращения из плена Бродель завершил свой огромный (более тысячи страниц) труд, основанный на тщательном изучении архивов Испании, Франции, Италии, Германии, Австрии, Ватикана и Дубровника; защитил его в качестве докторской диссертации (1947) и опубликовал в 1949 г. (2-ое идание 1966 г.).

В центре труда Броделя находился непривычный для историков того времени персонаж: "мир Средиземноморья" во второй половине ХVI века. По словам самого Броделя, в первой части книги рассматривалась "почти неподвижная история", т. е. история взаимоотношений человека с окружающей его средой; во второй части - "история медленных изменений", или "структурная история", то есть развитие экономики, общества, государства и цивилизации; наконец, в третьей части, названной "События, политика и люди", изучалась быстротекущая "событийная история. Стремясь объединить историю и географию в единую "геоисторию", Бродель отводил особо важную роль среде обитания человека. Согласно его концепции, степи и горы, возвышенности и низменности, моря, леса, реки и другие географические структуры определяют рамки деятельности человека, пути сообщения, а, следовательно, и торговли; местоположение и рост городов. На их основе возникают медленно изменяющиеся экономические и социальные структуры, к изучению которых призывали "Анналы": общество, государство, цивилизация. Они служат фундаментом для сравнительно быстро меняющихся "конъюнктурных" политических событий, сравнимым по своей протяженности со временем человеческой жизни.

Основной особенностью методологического подхода Броделя было противопоставление прочных, устойчивых "структур" меняющимся "конъюнктурам" и еще более эфемерным "событиям", представляющим, по красочному выражению Броделя, лишь "поверхностное волнение" океана истории, "пыль мелких фактов". Другой важнейшей методологической идеей, впервые высказанной Броделем в "Средиземноморье", была мысль о разных "скоростях" исторического времени. Он различал время "большой длительности" (la longue durée), то есть время существования наиболее прочных "структур" и длительных процессов общественного развития, и короткое время (1е temps bref) - время быстро пpoтекaющих политических событий или индивидуальной жизни человека. По мнению Броделя, для историка наиболее интересны процессы большой длительности, ибо они определяют развитие человечества. В рамках "короткого времени" историку нечего делать; это, "по преимуществу, время хроникера, журналиста".

Новаторская по содержанию, насыщенная свежими архивными материалами, блестяще написанная книга Броделя сразу получила европейскую и мировую известность. Февр писал, что это "не только профес­сиональный шедевр, но много больше. Революция в понимании истории. Переворот в наших старых привычках. Историческая мутация первостепенного значения".

По существу, работа Броделя стала важнейшим этапом в утверждении "нового структурного типа исторической рефлексии". Она положила начало так называемой "структурной истории", которая видит свою главную задачу в изучении различных общественных "структур". Сам Бродель неоднократно подчеркивал свое тяготение к "структурной истории". Иногда он даже восклицал: "Долой событие!" Во втором издании своей книги Бродель писал: "Я "структуралист" по темпераменту, меня мало влечет к событию, и я лишь частично испытываю влечение к конъюнктуре, к группе событий, имеющих общие признаки".

Поднятые Броделем вопросы о роли устойчивых общественных структур и различных скоростях протекания исторических процессов обогащали историческое мышление и открывали новые перспективы научного исследования, однако пренебрежительное его отношение к "событиям" и "короткому времени" вело к недооценке исторического значения сравнительно кратковременных, хотя и очень значительных событий (например, войн или революций), которые оказывали большое влияние на ход истории.

Высказанные Броделем идеи перекликались с философией и методологией "структурализма" - нового направления в гуманитарном знании, главными представителями которого во Франции были антрополог К. Леви-Стросс и философ М. Фуко. Зародившись первоначально в лингвистике, структурализм получил широкое применение в литературоведении, психологии, этнологии, а затем и в истории. "Структурная история" Броделя, предложенная им проблематика научных исследований, его методология и терминология быстро вошли в моду. По словам Броделя, уже в 40-е годы "вся университетская молодежь устремилась к той истории, которую проповедовали "Анналы".

Вместе с Февром Бродель стал признанным лидером школы "Анналов". В 1949 г. он сменил его на посту заведующего кафедрой современной цивилизации в Коллеж де Франс, а в 1956г. после смерти Февра возглавил журнал "Анналы" и VI-ю секцию Практической школы высших исследований. По инициативе Броделя и под его руководством в 1962 году был основан "Дом наук о человеке", - главный французский центр междисциплинарных исследований в области гуманитарных наук. Руководимый Броделем журнал "Анналы" систематически публиковал работы, посвященные процессам большой длительности и влиянию на них различных факторов: географических, климатических, демографических, психологических. Стремясь к междисциплинарным исследованиям, "Анналы" уделяли особое внимание разработке крупных комплексных тем, таких как "История и климат", "История и лингвистика", "История и психология" и т. п.

В русле направления "Анналов" был создан ряд выдающихся исследований. Почти все они посвящены истории средних веков, но их методологические подходы и общее направление оказали глубокое влияние на всю французскую и мировую историографию. В 1955-1957 гг. историк Пьер Шоню опубликовал и защитил в качестве докторской диссертации 10-томную работу "Севилья и Атлантика", написанную в духе так называемой "серийной истории". Шоню поставил перед собой задачу воссоздать статистические серии фактов экономического развития, на основе которых можно было бы судить о росте или упадке общества, а в более широкой перспективе - о "времени жизни" той или иной цивилизации.

В качестве главного предмета своей "серии" Шоню избрал историю морской торговли между Испанией и Америкой. Обработав огромное количество архивных данных о тоннаже и стоимости морских перевозок, осуществляемых через порт Севильи в течение почти 150 лет: с 1504 по 1650 год, Шоню нарисовал общую картину развития морской торговли в Атлантике, в которой, однако, по словам Броделя, "человек отсутствует или, в лучшем случае редко и бесполезно присутствует". Отмечая фазы подъема или упадка торговли и, соответственно, - всей европейской экономики, Шоню не останавливался на их причинах, ибо намеренно исключил из рассмотрения все, что выходило за пределы его статистических серий, в том числе историю городов, ремесел, развитие капитализма и т. д.

Серьезную и во многом удачную попытку создания "глобальной истории" в масштабе Лангедока (одной из французских провинций) предпринял ученик Броделя Эммануэль Ле Рya Лядюри. В его докторской диссертации "Крестьяне Лангедока" (1966) на основе тщательного исследования архивных документов были реконструированы статистические серии, воссоздающие картину производства всех основных видов сельскохозяйственной продукции, движения земельной собственности, эволюции цен и доходов, демографических изменений и положения крестьянства в течение 300 лет.

По словам самого автора, главное действующее лицо его книги - это "большой аграрный цикл, охватывающий период с конца 15 и до начала 18 в., наблюдаемый во всей его тотальности". На протяжении этого цикла чередовались фазы экономического подъема и упадка. Их смены Ле Руа Лядюри объяснил воздействием многих факторов: географических, климатических, биологических, экономических, культурно-психологических, но ни один из них, по его мнению, не является решающим. Сельское общество он рассматривал как устойчивое, стабильное, мало способное к изменению, динамика которого зависит от соотношения количества населения и наличных средств поддержания жизни.

В связи со школой "Анналов", но в значительной степени, самостоятельно развивались новые научные направления, прежде всего, изучение менталитета (взглядов, представлений, умонастроений). Выдающиеся французские медиевисты Робер Мандру и Жорж Дюби положили начало его исследованиям. В своей докторской диссертации (1968) Мандру выяснил, как формировались представления о "нечистой силе"; почему в средние века устраивались процессы против ведьм, и почему потом они прекратились. Дюби показал пример нового подхода к истории в небольшой, но очень известной книге о битве французов и германцев при городе Бувине в 1214 г. Там Дюби изучал не только и не столько саму битву, сколько французское общество того времени, его взгляды, нравы, представления, образ жизни и образ мышления.

Больших успехов достигла историческая демография, главной темой которой являлись рождаемость и продолжительность жизни в различные исторические периоды. В 1962 г. было основано "Общество исторической демографии", которое с 1964 г. издавало журнал "Анналы исторической демографии".

Эрнест Лябрусс. Изучение экономической и социальной истории. "Количественная история". Помимо школы "Анналов" крупную роль продолжала играть школа социально-экономических исследований, во главе которой стоял Эрнест Лябрусс (1895-1988). В 1945 г. он возглавил кафедру экономической истории в Парижском университете, которая оставалась вакантной после гибели М. Блока, и преобразовал ее в кафедру экономической и социальной истории. Продолжая свои исследования о движении цен и доходов, начатые еще в межвоенный период, Лябрусс глубоко изучил состояние общества и положение населения Франции в ХVIII веке. Он выдвинул концепцию, согласно которой французскую экономику ХVIII века следует рассматривать как "экономику старого типа", основанную на преобладании сельского хозяйства и связанных с ним промыслов, со слабо развитой торговлей и плохими путями сообщения. Ведущей отраслью промышленности тогда была текстильная, а основным продуктом питания - хлеб. Эта, по выражению Лябрусса, "экономика хлеба и текстиля" неоднократно сотрясалась "кризисами старого типа", вызываемыми, главным образом, неурожаями, ростом цен на хлеб и последующим обнищанием населения.

В период кризиса реальная заработная плата падала, промышленные и торговые предприятия закрывались, росла безработица, начинались социальные волнения, и в результате "кризис, явившийся следствием неурожая, приобретает общий характер". Самый острый из таких кризисов и положил, по мнению Лябрусса, начало Великой французской революции.

В последующие годы Лябрусс продолжил свои исследования на материале истории XIX века. Он был организатором и одним из авторов коллективного труда "Аспекты кризиса и депрессии французской экономики в середине XIX века", а затем вместе с Броделем, стал организатором и редактором фундаментальной "Экономической и социальной истории Франции" в 4-х томах (1977-1982).

Объясняя причины революции 1848 г. и других кризисных ситуаций, Лябрусс продолжал исходить из своей теории "кризиса старого типа". С его точки зрения, в кризисе 1847 года, явившемся прологом революции 1848 г., "проявляется неоспоримое капитальное сходство как с более ранними кризисами XIX в., так и с предшествующими кризисами ХVIII в.". Подчеркивая сходство кризиса 1847 г. с предшествующими "кризисами старого типа", Лябрусс отвлекался от таких важных процессов как промышленный переворот, изменение структуры населения, развитие капитализма, хотя теоретически не отрицал необходимости комплексного подхода к изучению истории, с учетом всех важнейших исторических факторов. Он призывал историков "продвинуться в новые области, выяснить взаимовлияния, существующие между экономической жизнью и жизнью религиозной, национальной, семейной, нравственной, интеллектуальной, иначе говоря, между экономической и человеческой общностью, рассмотренной в совокупности ее представлений и ее самооценки".

На развитие послевоенной французской историографии Лябрусс повлиял не только своими научными трудами, но и активной преподавательской и организационной деятельностью. Занимая кафедру экономической и социальной истории в Парижском университете, он подготовил множество учеников, и в немалой мере определил направление исследований целого поколения французских историков. С деятельностью Лябрусса связано создание ряда исследований по истории буржуазии; региональных и отраслевых исследований по истории банков, промышленности, прибыли и т. д. Лябрусс активно содействовал развитию исследований истории социальных движений, истории социализма и рабочего движения. Он был одним из председателей Международной комиссии по истории социальных движений и социальных структур, председателем Общества по истории революции 1848 г., и ряда других научных организаций. По инициативе или при участии Лябрусса были созданы Центр по изучению истории синдикализма, Французский институт социальной истории, журнал "Социальное движение".

Среди историков, сформировавшихся под воздействием Лябрусса, были специалисты различных методологическим тенденций и различной, но, в целом левой ориентации. Большой вклад в изучение истории французского капитализма внес ученик Лябрусса профессор Ж. Бувье (1920-1987), автор докторской диссертации о банке "Лионский кредит" (1961) и ряда других работ по истории французской экономики. Вслед за Бувье, историк В. Жилль опубликовал диссертацию по истории банка Ротшильдов (1965), а М. Леви-Лебуайе диссертацию о роли европейских банков в процессе индустриализации Европы в первой половине XIX века (1965). Появились специальные монографии по истории автомобильных заводов Рено, железнодорожных компаний, развитию крупной промышленности в различных регионах, коллективные исследования, целью которых было вычисление индекса промышленного производства и платежного баланса Франции в XIX веке.

К началу 60-х годов экономическая и социальная история заняла центральное место в трудах французских историков. В 1961 г. 41% всех подготовлявшихся к защите диссертаций (в том числе 55% диссертаций по новой истории) был посвящен этой проблематике. На долю политической истории тогда приходилось лишь 20% диссертаций, на историю международных отношений - 12%.

К 60-м годам относятся первые французские попытки создания "количественной" ("квантитативной") истории, прежде всего в применении к экономической истории и исторической демографии. Следуя зa американскими учеными, группа французских экономистов во главе с Ж. Марчевским выступила с идеей количественного исследования истории французской экономики. Главная мысль Марчевского состояла в том, чтобы использовать для оценки развития общества баланс народного хозяйства, включающий сведения о численности населения, состоянии сельского хозяйства, промышленности, торговли, уровне потребления и т. п. Марчевский полагал, что, сведя такие сведения в статистические серии и изучив их изменения на протяжении возможно более длительного периода времени, можно будет нарисовать картину исторического процесса, в которой, - по его собственным словам, - не будет "героев" и "отдельным фактов", а будут серии цифр, резюмирующие "историю масс в их главных проявлениях на протяжении периода большой длительности".

Сотрудники руководимого Марчевским "Института прикладной экономической науки" проделали немалую работу по сбору и публикации статистических сведений о промышленном и сельскохозяйственном производстве Франции в XVIII-XIX веках, а также о движении населения. Однако попытка Марчевского и его сторонников заменить историю своеобразной "исторической эконометрией" встретила критическое отношение со стороны ряда французских историков. Они указывали, что метод Марчевского применим лишь к экономической истории и лишь к периоду существования статистики (т. е. главным образом, к XIX и XX векам); к тому же он страдает многими произвольными допущениями и неточностями.

В конечном итоге, идеи Марчевского остались достоянием сравнительно небольшой группы ученых и не были приняты большинством французских историков.

Пьер Ренувен. Изучение истории международных отношений. Ведущей фигурой традиционной университетской науки, отличавшейся от школы "Анналов" и от направления Лябрусса, был профессор Парижского университета академик Пьер Ренувен (1893-1974). В 50-60-е годы он вместе с Броделем и Лябруссом входил в "триумвират" наиболее влиятельных французских историков: участвовал в работе всех главных правительственных научных учреждений, определявших направление исторических исследований, являлся директором самого крупного французского исторического журнала "Ревю историк", возглавлял комиссию по изданию дипломатических документов, руководил подготовкой множества диссертаций. В послевоенное время Ренувен развивал свою идею о необходимости перехода от традиционной "дипломатической истории", изучав­шей, по преимуществу, внешнеполитическую деятельность правительств, к более полной и широкой "истории международных отношений". В законченном виде его взгляды были выражены в коллективной восьмитомной "Истории международных отношений", изданной под руководством Ренувена в 1953-1958 гг., и в книге "Введение в историю международных отношений" (1964), которую он написал совместно со своим учеником Ж. -Б. Дюрозелем.

Ренувен и Дюрозель доказывали, что самое важное в международных отношениях - это "история отношений между народами", а она объясняется, в первую очередь, "глубинными силами", которые, во многом, предопределяют деятельность государств и правительств.

"Географические условия, демографические процессы, экономические и финансовые интересы, особенности коллективной психологии, главные течения общественного мнения и настроений –вот какие глубинные силы определяют рамки отношений между группами людей и, в значительной степени, их характер", - писали авторы. Однако, признавая, как и Бродель, огромное значение процессов "большой длительности", Ренувен решительно возражал против пренебрежительного отношения к "событиям". Вопреки Броделю, он видел в событиях политической жизни и в деятельности историческим личностей не "пыль мелких фактов", но "важный, а иногда и основной фактор" развития международных отношений. Ренувен и Дюрозель считали, что на международные отношения влияет множество факторов, причем, в зависимости от обстоятельств, то один, то другой из них могут сыграть "решающую роль". В соответствии с этим в "Истории международных отношений", наряду с изложением главных событий политической и дипломатической истории, приводились данные о развитии науки и техники, социально-экономическом положении, национальных движениях и коллективной психологии в различных странах. Вопреки прежней практике, исследованию подвергались не только Европа и США, но и другие части света. Впервые для таких изданий изложение доводилось до 1945 года, захватывая значительную часть периода новейшей истории.

Начатое Ренувеном обновление прежней "дипломатической истории", особенно признание важнейшей роли "глубинных сил", повлекло за собой сближение двух ранее далеких друг от друга дисциплин: социально-экономической истории и истории международных отношений. По мнению одного из учеников Ренувена, "в этом отношении двойное влияние школы "Анналов" и марксистской идеологии являлось решающим".

В 60-е и 70-е годы под руководством Ренувена был подготовлен ряд докторских диссертаций, посвященных экономическим и финансовым взаимоотношениям Франции с другими государствами в конце XIX - начале XX века, в том числе исследования Раймона Пуадевена о франко-германских экономических отношений, Рене Жиро о "русских займах" и французских капиталовложениях в России, Жака Тоби о французских капиталовложениях в Османской империи. В их работах на основе богатого архивного материала впервые были проанализированы многие важные аспекты становления и развития французского империализма, в том числе влияние банков и промышленных монополий на внешнюю политику.

Первую попытку исследовать проблемы менталитета применительно к истории международных отношений предпринял известный историк Рене Ремон. В своей докторской диссертации "Соединенные Штаты в глазах французского общественного мнения (1815-1852)", опубликованной в 1962 г., он выяснил, как и под влиянием каких событий, в различных слоях населения Франции формировались представления об Америке и американцах.

Появление этих работ открыло новые перспективы исследований в области истории международных отношений и внешней политики.

Жорж Лефевр. Изучение истории Великой французской революции. Очень большую роль в развитии послевоенной французской историографии сыграл Жорж Лефевр (1874-1959). Подобно ученым школы "Анналов", с которыми он нередко сотрудничал, Лефевр считал необходимым обновление методов исторических исследований и расширение их проблематики. В статьях по вопросам теории и методологии истории, собранных в сборнике "Размышления об истории" (1978), Лефевр подчеркивал важность изучения экономической и социальной истории, положения народных масс, социальной психологии. К числу первоочередных задач исторической науки он относил применение количественных методов, изучение географических и биологических факторов эволюции общества. Так же как основатели школы "Анналов", Лефевр призывал историков "мыслить проблемами", указывал, что "история это синтез", но предостерегал от скороспелых и недостаточно обоснованных обобщений, подчеркивая, что "без эрудиции нет историка".

Посвятив свою жизнь изучению одного из крупнейших событий нового времени - Великой французской революции, Лефевр, естественно, не разделял свойственного школе "Анналов" пренебрежительного отношения к "событиям" и "короткому времени"; к политической истории, революционному движению и биографии исторических деятелей. В своих конкретно-исторических работах написанных в послевоенный период: "Директория" (1946), "Французская революция" (1951), "Орлеанские этюды" (изданы посмертно в 1962-1963 гг.), Лефевр продолжил исследования борьбы классов, столкновений партий и революционных деятелей.

Будучи бессменным председателем "Робеспьеристского общества" и редактором журнала "Исторические анналы французской революции", Лефевр возглавил группу французских и зарубежных историков, которые придерживались различных политических и методологическим взглядов, но высоко оценивали историческую роль революции, и деятельность якобинцев. Представители этого направления, именовавшего себя "якобинским", уделяли главное внимание выдвинутой Лефевром задаче: исследованию революционного процесса "снизу"; т. е. прежде всего с точки зрения положения и борьбы народных масс.

Крупный вклад в ее решение внес ученик Лефевра, выдающийся французский историк-марксист Альбер Собуль (1914-1982). Если Лефевр изучал положение, настроения и действия крестьян, то Собуль предпринял исследование другой важнейшей массовой силы революции - народных масс города, объединяемых понятием "санкюлоты".

В своей докторской диссертации "Парижские санкюлоты во 2-м году республики" (1958) и в ряде других работ Собуль на основе громадного архивного материала исследовал социальную структуру трудового населения Парижа в революционную эпоху, изучил его организацию, устремления и чаяния. Впервые в исторической литературе он всесторонне показал роль санкюлотов в развитии революции. По его мнению, "точно так же, как и самостоятельное крестьянское движение, в рамках революции существовало и развивалось специфическое движение санкюлотов", которое требовало "эгалитарной и народной республики". Благодаря действиям санкюлотов "была свергнута Жиронда и либеральная республика", а затем создано Революционное правительство во главе с Робеспьером, опиравшееся на союз "монтаньярской буржуазии и парижских санкюлотов". Пока перед революционной Францией стояла угроза военного поражения, этот союз обеспечивал устойчивость и силу Революционного правительства, но после первых крупных военных побед революции "основное противостояние между буржуазией и парижскими санкюлотами" вышло на первый план; их союз распался и произошел термидорианский переворот. В конечном счете, санкюлотам "не удалось достигнуть своих собственных целей", но их движение, тем не менее, способствовало историческому прогрессу благодаря решающей помощи, которую оно оказало буржуазной революции".

В последующие годы Собуль обратился к исследованию проблем ликвидации феодальных отношений в аграрном строе. Критикуя утверждения историков, отрицающих антифеодальный характер французской революции, Собуль доказывал живучесть феодальных отношений и роль революции в их уничтожении. Работы, посвященные этим сюжетам, объединены в книге "Крестьянские проблемы революции. 1789-1848." (1977). Он создал также получившие широкое распространение общие труды по предыстории и истории революции, в том числе "Очерки истории французской революции" (1962), "Первая республика" (1968), "Цивилизация и французская революция" (3тт., 1970-1982). Вокруг Собуля объединилась группа более молодых историков, (К. Мазорик, М. Вовель, Г. Лемаршан и др.), предпринявших исследование революции с марксистских позиций.

После смерти Лефевра Собуль занял пост генерального секретаря Общества робеспьеристских исследований и вошел в руководство журнала "Исторические анналы французской революции". В 1967 г. он возглавил кафедру истории Французской революции в Парижском Университете, а затем и вновь созданный Институт истории Французской революции при Парижском Университете. В 1982 г. Собуль был избран почетным доктором Московского Государственного Университета.

Иное течение в изучении Французской революции представлял профессор Тулузского университета Жак Годшо (1907-1989). Автор широко известных трудов, "Учреждения Франции во время революции и Империи" (1951),"Контрреволюция. Доктрина и действие" (1961), Годшо в течение многих лет разрабатывал проблему международного влияния Французской революции 1789 г., а также историю ее восприятия в странах Европы и Америки. Этим проблемам был посвящен его капитальный труд "Великая нация. Революционная экспансия Франции в мире от 1789 до 1799" (1956 г., второе переработанное издание – 1983 г.).

На основе своих исследований Годшо (совместно с известным американским историком Р. Палмером) выдвинул концепцию, по которой многочисленные революционные движения, происходившие в последней трети XVIII в. в Западной Европе и Америке (в том числе Война за независимость в Северной Америке и Французская революция) представляют собой в совокупности объединенную общим содержанием "атлантическую революцию". Итогом ее явилось утверждение по обе стороны Атлантики существующей до наших дней Западной или Атлантической цивилизации.

Выдвинутая впервые в 1955 г., в обстановке "холодной войны", эта концепция, - по словам самого Годшо, - многими была воспринята как попытка "историческими аргументами обосновать необходимость Североатлантического пакта".Тем не менее, рассмотрение Французской революции в широком контексте близких по типу революционных движений имело серьезное научное обоснование; оно открывало путь к разработке сравнительной истории революций.

Изучение "старого порядка" и народных движений XVII-XVIII вв. Ролан Мунье и его полемика с Б. Ф. Поршневым. Значительное место во французской историографии 40-60-х годов заняло изучение дореволюционного "старого порядка" и народных движений XVII-XVIII вв. Ведущую роль в этих исследованиях играл известный историк профессор Ролан Мунье, возглавлявший "Институт по изучению западных цивилизаций в новое время" при Парижском университете. Докторская диссертация Мунье "Продажа должностей при Генрихе IV и Людовике XIII", опубликованная в 1945 году, ввела в науку громадный, тщательно обработанный материал, показывающий связь продажи должностей с изменениями в социальной структуре и государственных учреждениях французского общества. В дальнейшем Мунье расширил проблематику своих исследований, занимаясь, главным образом, историей "институтов", то есть государственных и иных учреждений. Итогом его многолетних исследований в этой области стала монография "Учреждения Франции при абсолютной монархии" (т. 1-2, 1974-1980). Полемизируя с историками-марксистами, Мунье утверждал, что дореволюционное общество "старого порядка" состояло не из классов, которые тогда еще не сформировались, а из более мелких и разнородных слоев - "страт". По его теории "социальной стратификации", в основе социальной иерархии общества лежат не столько экономические производственные различия, сколько "система ценностей" то, что в каждой социальной группе или "страте" считается истинным, хорошим, красивым, следовательно, желанным. Общая система ценностей, осознание своей принадлежности к определенной общности людей, степень почтения, которой та пользуется в обществе - главные и непременные признаки социальной гpyппы. Именно на этой основе, считал Мунье, следует изучать и воссоздавать социальную структуру общества - от системы ценностей к социальной структуре, а не наоборот. По мнению Мунье, лишь применительно к XIX веку можно говорить о социальных классах, основанных на экономических различиях, но и в этом случае ведущую роль играли представления о системе ценностей. Разница лишь в том, что в сознании людей XIX века, в отличие от XVII-XVIII вв., "социальное почтение, социальное превосходство, честь, достоинство "переместились в область производства материальных благ.

Давая общую характеристику общества "старого порядка", Мунье отказывался считать его феодальным. Он исходил из юридического понимания феодализма как системы взаимоотношений вассалов и сеньоров, и доказывал, что в XVII-XVIII веках такой системы во Франции уже не существовало. Народные восстания того времени не были, по мнению Мунье, классовой борьбой против феодалов, ибо нередко их зачинщиками являлись фрондирующие аристократы или буржуа, главным побудительным мотивом которых был протест против налогов, а не против феодальной системы. Мунье не усматривал в таких восстаниях какого-либо прогрессивного содержания и считал их реакционными.

С этих позиций он вступил в спор с известным советским историком Б. Ф. Поршневым, - доказывавшим, что народные восстания XVII-XVIII вв., были проявлением классовой борьбы между народными массами и их эксплуататорами; борьбы, которая расшатывала и ослабляла феодально-абсолютистский строй.

Продолжавшаяся несколько лет их полемика получила широкую известность и привлекла внимание французских историков не только к проблеме характера народных восстаний, но и к более крупным вопросам о типе французского общества и государства "старого порядка". Не появись книга Поршнева, "во Франции не начался бы острейший спор между историками, приведший к появлению новых исследований", - вспоминал Бродель.

Видные историки, первым из которых был Пьер Губер, занялись изучением социальной истории "старого порядка". В опубликованной в 1958 г. и ставшей классической книге "Город Бовэ и его жители с 1600 по 1730 г." Губер впервые подробно исследовал общество "старого порядка" в одном из районов Франции на протяжении целого века, проанализировал движение населения, развитие экономики, взаимоотношения различных общественных групп, систему управления, состояние культуры. Несколько учеников Мунье опубликовали монографии о народных восстаниях, и эта тема надолго вошла во французскую историографию.

Изучение рабочего и социалистического движения. Одной из характерных черт послевоенной французской историографии был интерес к истории рабочего и социалистического движения, порожденный возросшей ролью рабочего класса и коммунистических партий; появлением государств Европы и Азии, объявивших о строительстве социализма. В 40-60-е годы были переизданы старые и появились новые работы А. Зеваэса, П. Луи, М. Домманже, Ж. Брюа и некоторых других историков, которые начали изучение рабочего движения еще в межвоенный период, но не принадлежали к официальной университетской науке. В 1947 г. Александр Зеваэс опубликовал две новые работы: "История социализма и коммунизма во Франции с 1871 по 1947 год" и "О проникновении марксизма во Францию", где благожелательно освещалось развитие марксистских идей и деятельность французских коммунистов. Поль Луи кратко охарактеризовал положение рабочих во Франции за 100 лет, с 1850 по 1950 г. Марксистскую концепцию истории рабочего движения как истории классовой борьбы отстаивал Жан Брюа, написавший рассчитанную на широкого читателя "Историю французского рабочего движения" (1952), и "Очерки истории Всеобщей конфедерации труда" (1958, совместно с М. Пиоло). Активную научную деятельность продолжал Морис Домманже, создавший первое во Франции специальное исследование о "бешеных" и их вожде Ж. Ру (1948), многотомную биографию Бланки, специальные исследования о деятельности рабочей организации "Французские рыцари труда" (1967) и о распространении марксизма во Франции (1969).

В послевоенный период Домманже первым из французским историков обратился к изучению праздников, традиций и символов, которое позднее развилось в особое направление. Его новаторские работы, недооцененные при их появлении, были посвящены истории празднования 1 мая и истории красного знамени.

Изучение рабочего движения продолжал видный историк неопрудонистского направления Эдуард Доллеан, опубликовавший в послевоенные годы совместно с Ж. Деов "Историю труда во Франции" (т. 1-2, 1953-1955).

С конца 40-х годов история рабочего движения, к которой раньше обращались лишь немногие авторы, стала самостоятельной научной дисциплиной. Рабочим и социалистическим движением занялись многие профессиональные историки, появились первые докторские диссертации на эту тему, возникли специальные научные журналы и исследовательские центры.

L"Histoire et le métier d"histoirien en France. 1945-1995. Sous la direction de F. Bédarida. Paris. 1995. p. 420.

La recherche historique en France de 1940 à 1965. P. 1965, р. XXII.

Marrou H. J. De la connaissance historique. 7-éd. P., 1975, p. 46.

Ibid., p. 30-31.

Ibid., p. 55-56.

Marrou H. J. Le Metier d"historien. In: "L"Histoire et ses méthodes". Paris, 1961, p. 1524.

La recherche historique en France, p. IX.

Febvre L. Sur une nouvelle collection d"histoire // "Annales". E.S.C. 1954, №. 1, p. 1-2.

Так называлась статья Февра, посвященная выходу в свет последней книги М. Блока "Апология истории" (см. Febvre L. Combats pur l"histoire. P., 1953, p. 419-438.)

Бродель Ф. Свидетельство историка // "Французский ежегодник". 1982, М. 1984, с. 174.

Lettrе de Fernand Braudel, le 24 juillet 1981 (Daline V. Hommes et idées. M., 1983, p. 428.)

"Annales". E.S.C. 1959, № 1, p. 91.

Бродель Ф. Свидетельство историка с. 176.

Там же, с. 181.

Braudel F. La Méditerranée et le Monde méditerranéen à l"époque de Fhilippe II. P., 1949, p. XIII.

Braudel F. Ecrits sur 1"histoire, p. 46.

Febvre L. Pour une histoire à part entiére. P., 1962, p. 168.

Афанасьев Ю. Н. Историзм против эклектики. M., 1980, с. 242.

Braudel F. La Méditerranée et le"Monde méditerranéen à 1"époque de Philippe II. 2-e éd. P., 1966, t. II, p. 520.

Бродель Ф. Свидетельство историка, с. 184.

Braudel F. Ecrits sur 1"histoire, p. 141.

Le Roy Ladurie E. Les Paysans de Languedos. P., 1966. t. 1. P. 633.

Labrousse E. La crise de 1"économiе française à la fin de 1"ancien régime et au début de la Révolution. P., 1944, t. 1, p. 180.

Aspects de la crise et de la dépression de 1"économie françаise au milieu du XIX siecle, 1848-1851, Sous la dir. de E. Labrousse. P., 1956. p. X.

Histoire économique et sociale de la France. Sous la dir. de F. Braudel et E. Labrousse. P., 1970. t. 2. p. XIV.

Schneider J., Vigier P. L"orientation des travaux universitaires en France. // "Revue historique", 1961, avril-juin, p. 403.

Marcsewski J. Introduction à 1"histoire quantitative. Genève. 1965, p. 33.

Cм. Villar P. Une histoire en construction. P., 1982, р. 295-313.

Histoire des relations internationales. Sous la direction de Pierre Renouvin. P., 1953. p. X, XII.

Renouvin P., Duroselle J. - B. Introduction à 1"histoire des relations internationales. P. 1964, p. 2.

Girault R. Le difficile mariage de deux histories. // "Relations internationales", 1985, n. 41, p. 15.

Lefebvre G. Réflexions sur 1"histoire. P., 1978, р. 80-81.

В 1966 г. книга вышла в сокращенном русском переводе под названием "Парижские санкюлоты во время якобинской диктатуры". М. 1966.

Собуль А. Ук. соч. с. 30.

Там же. с. 530.

Там же, с. 530, 521-522.

Русский перевод 1974.

Godechot J. La Grande nation. 2e éd. Р., 1983, р. 9.

Cм. Vovelle M. Jacques Godechot - historien de la Révolution française // "Annales historiques de la Révolution française" № 281, 1991, p. 305.

R. Mounsnier. Les Hiérarchies sociales de 1450 à nos jours. P., 1969, p. 30.

Бродель Ф. In memoriam. // "Французский ежегодник", 1976. М. 1978. с. 24.

Вышел только первый том. Русский перевод появился в 1953 г.