Регалии: Многократный чемпион России; победитель международных турниров.

Сергей Уточкин рано остался сиротой, он с братом воспитывались в разных семьях на деньги, оставленные родителями (отец Уточкина был купцом).

Сергей занимался пятнадцатью видами спорта и во всех добивался успехов. Он становился чемпионом Одессы в соревнованиях по конькобежному спорту, теннису, фехтованию, гребле, плаванию, боксу и борьбе. Самостоятельно построил яхту и победил на ней в парусной регате, опускался на дно моря в водолазном костюме.

Уточкин стал одним из первых русских футболистов, выступавших за любительскую команду Одесского британского атлетического клуба. В то время футбол в России культивировался в основном среди иностранцев, но Уточкин основал в Одессе два футбольных клуба и стал капитаном одного из них.

Он освоил роликовые коньки, занимался джиу-джитсу, прыгал с парашютом, но все же главной его страстью был велоспорт. В течение 17 лет Уточкин не сходил с трека, стал неоднократным чемпионом и рекордсменом России, завоевывал призы на международных соревнованиях в Европе.

Зачастую Уточкин, уступая более именитым соперникам в опыте, добывал победу благодаря выдержке и выносливости, позволявшим ему сохранять силы для спурта на финише. Умение финишировать сделало Сергея Уточкина известным велогонщиком и в Европе. 1895-1905 годы стали временем огромной популярности велосипедного спорта в России, и Сергей Уточкин считался непревзойденным спринтером, был любимцем публики.

С велосипеда Уточкин пересел на автомобиль, участвовал в автогонках, ставил рекорды скорости. Потом Сергей увлекся воздухоплаванием. Со своим воздушным шаром он отправился в Египет и летал над древними пирамидами и пустыней Сахара.

Когда родилась авиация, Уточкин стал вторым русским пилотом. Ему не раз приходилось переживать смертельно опасные минуты. Но роковая авария произошла в июле 1911 года во время перелета Петербург – Москва. Это был первый в России дальний перелет. В нем приняли участие девять авиаторов, но долетел лишь один – Александр Васильев.

Уточкин потерпел аварию и чудом остался жив. Увечья, полученные им, оказались серьезными: переломы ноги, руки, ключицы, тяжелые ушибы грудной клетки и головы. Все это сказалось на его здоровье.

В 1913 году по Петербургу поползли слухи о признаках сумасшествия у прославленного пилота. После одного из приступов его доставили в психиатрическую больницу св. Николая Чудотворца на Мойке. Поправлялся Уточкин медленно. Только осенью 1913 года он вышел из больницы, но до конца так и не смог оправиться.

Последние годы жизни он прожил в Петербурге, где его не оставляли нужда, безденежье, болезни. Скончался Сергей Исаевич Уточкин от воспаления легких 13 января 1916 года, в той самой петербургской психиатрической больнице, забытый всеми. Ему шел всего сороковой год.

Похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге, недалеко от могил других русских авиаторов, погибших в авиакатастрофах.

Начну с цитаты, которую многие наверняка знают.

«Считалось, что Одесса без Уточкина - не Одесса».
Он её гордость, её слава.

Представьте себе человека выше среднего роста, широкоплечего, на крепких ногах. Ярко-рыжие волосы, белесые ресницы, широкий нос и резко выступающий вперед подбородок. Он могуч - этот чудо-человек. Он храбр, он умен. Таких природа создает не часто. Он не просто спортсмен. Он лучший велосипедист, конькобежец, боксер, автомобилист, парашютист, летчик (один из первых в России). Как велосипедист он вне конкуренции, а что касается автомобиля, то он на машине съехал по одесской лестнице с бульвара в порт. При этом надо знать, какие автомобили в то время существовали. Когда на циклодроме гонки, одесские мальчишки пристраиваются на деревянном заборе вокруг всей дорожки, на всей дистанции идет ор: «Рыжий, нажимай!». «Ба-ба-ба-сявки», - на ходу кричит Уточкин и улыбается. Он уже далеко впереди своих конкурентов, и Одесса счастлива. «А рыжий-то не подкачал», - с удовлетворением говорят «болельщики».

Уточкин - заика, но какой! Если он начал кричать «босявки» на старте, то закончит это слово на финише. И, как не странно, его любят и за это. Кажется, если бы он говорил нормально, это был бы не Уточкин.

Он безмерно добр. Он может отдать всё, что у него есть бедной женщине… Но сам он глубоко несчастен. От него ушла жена к богачу Анатра»

Эти строки написал другой знаменитый одессит - Леонид Утесов, и написал так, что, по-моему, они исчерпывают целые книги, созданные о «рыжем псе» - Уточкине.

Имя Уточкина с детства знакомо каждому Одесситу. Оно всегда было окружено легендами и анекдотами, загадками, как принято в нашем славном городе. Об этом «академике спорта» написаны книги и сотни газетных очерков, снят кинофильм. «Я познакомился с ним на Большом Фонтане летом 1904 года и с тех пор никогда не мог себе вообразить Уточкина без Одессы и Одессу без Уточкина», - писал Куприн. Действительно, это был замечательный человек и выдающийся спортсмен. И все же… все же…

Если по большому счету, то Сергей Уточкин был выдающимся… неудачником. Трудно даже подсчитать, сколько раз он падал с велосипедом, с мотоциклом, с самолетом, сколько жизненных катастроф потерпел, сколько было на этом могучем теле шрамов и переломов. При этом, он по праву был любимцем публики, кумиром одесситов.

3 января 1916 года, на следующий день после его смерти, в «Южной мысли» появился некролог, подписанный известным спортивным журналистом Ю. Эмбросом: «Громадное большинство знало только Уточкина-спортсмена. Люди, знавшие его близко, с первых же моментов сближения вдруг убеждались,.. есть еще другой (выделено мной - Ф.З.), тщательно спрятанный от толпы. Мало кто знал мечтателя и романтика, влюбленного в солнце и море, искателя красоты в жизни, в котором было нечто от Дон-Кихота, нечто от Глана, нечто от античного философа-стоика… У его колыбели было много добрых фей, разбросавших свои дары, но злая фея их оплела нитью трагизма».

Когда-то замечательный историк В. Ключевский писал: «Чтобы сделать Петра великим, его делают небывалым и невероятным. Между тем, надо изображать его самим собою, чтобы он сам собой стал велик». Воспользуемся же квалифицированным советом.

Я хочу рассказать о другом Уточкине. Нет, я вовсе не собираюсь дегероизировать его - это просто невозможно. Но мне тошно читать, как многие авторы один за другим повторяют, что, мол, в царское время не смогли оценить такого героя. Вот, мол, если бы он жил при советской власти!.. Чепуха! И в наше время не так-то просто было «выбиться в люди». Я хочу рассказать о том, что всегда стыдливо обходили и до сих пор стараются обходить в публикациях о нашем Сереже. Потому что то, что с ним случилось, было фатально неизбежно. На роду, как говорится, было написано.

Я консультировался с квалифицированными психиатрами. Рассказывал им канву жизни человека, не называя его имени. И специалисты без всякого сомнения признали, не сговариваясь, что этот человек должен был кончить шизофренией, что это их пациент. Как сие не грустно. Потому что именно так и произошло в жизни. Более того, так в роду у них было. Старший брат Сергея Николай спился и стал городским сумасшедшим. Чаще всего его видели на Соборке у памятника Воронцова.

Итак, давайте пройдемся по малоизвестным эпизодам жизни Серея Исаевича Уточкина, национального одесского героя...

Сергей Уточкин родился 30 июня (12 июля) 1876 года в собственном доме отца в Успенском переулке № 23, который в то время принадлежал Параске Алейниковой.

Отец его Исай Козьмин Уточкин принадлежал ко 2-й купеческой гильдии и был удачливым строительным подрядчиком, мать звали Лустиньей Стефановной. Крестными Сережи в Успенской церкви были купец 2-й гильдии Дмитрий Федорович Алексеев и жена купца Параска Азафьевна Алейникова, домовладелица. После её смерти Исай Уточкин приобрел дом и оставил его в наследство сыновьям. Родители рано ушли из жизни, и Сергей, как и его братья Николай и Леонид, фактически, росли и воспитывались «в людях». Сперва, правда, это была двоюродная сестра, потом - чужие люди, которые брали мальчика пансионером на деньги, оставленные отцом.

Ещё в детстве с Сережей стряслось то, что наложило неистребимый отпечаток на его личность. Сергей жил на пансионе у преподавателя Ришельевской гимназии некоего Краузе - неизлечимого алкоголика с кучей детей. Однажды хозяин дома пропал, и несколько дней о нем не было ни слуху, ни духу. Случайно жена поднялась на чердак - он висел там в петле. Женщина обезумела и, схватив большой кухонный нож, перерезала своих детей. Серёжа проснулся от диких криков, увидел на полу и постелях лужи крови, безумные глаза женщины, и спасся чудом. Вот с тех пор он и стал заикаться. Но, конечно, только заиканием не обошлось. Любой мало-мальски толковый психиатр скажет вам, что этот эпизод должен был обязательно отложиться рубцами в сознании ребенка. Известно, что пережитое в детстве не проходит бесследно, и впоследствии может отразиться на судьбе человека самым губительным образом. Потом, когда началась полоса неудач, у Уточкина выработалась мания преследования.

Вспоминая свое детство, он писал, вернее, диктовал воспоминания Я.М. Вульфсону, который и опубликовал их в газете П. Пильского «Одесский понедельник». Однажды, сговорившись с двоюродным братом Спиркой, мальчишки натянули вечером на улице канат на один фут над землей. И, сидя в засаде, наблюдали, как споткнулись и полетели на брусчатку мостовой две дамы и сопровождавший их офицер. Сприрка тут же дал деру со страху, а Сережа, по его собственным словам, «умирал от смеха. Смеялся бесстыдно и громко - смеялся до того, что не мог встать». Это, по-вашему, нормально?

В Крыму, куда его привезла сестра, Сережа стал присматриваться к крылу ветряной мельницы - «А не попробовать ли полететь на нем?» - мелькнула мысль. С первого захода он не удержался и упал на землю. Но во второй раз, крепко вцепившись в шершавые деревянные брусья и нахватав заноз в ладони, мальчик взлетел и сделал пару кругов, испытав ни с чем не сравнимое наслаждение. Это был первый полёт и первое падение. Но ощущение полета осталось в крови.

В другом некрологе, подписанном психиатром М.И. Радецким, читаем:
«Я знал Сережу Уточкина с детства. Он проживал у покойного моего приятеля приват-доцента Шульгина, который репетировал Сережу… Вскоре он приобрел себе велосипед, и школьные занятия стали отходить на задний план… Здесь надо сказать, что Уточкин-старший оставил трём сыновьям неплохое состояние. Но, зная их характеры, он завещал выдавать им содержание годовыми порциями. Вот на эту выдачу и смог мальчишка приобрести «велоцикл», как тогда называли эту машину, что стоила в те поры большие деньги. Спустя некоторое время он оставил коммерческое училище (Св. Павла) и занялся специально велосипедным спортом. Я предостерегал Сережу, но он ответил:

Я не хочу быть философом… Я - спортсмен».

Так с пятнадцати лет он действительно стал профессиональным спортсменом, начав на циклодроме. Утёсов перечислил все виды спорта, которыми занимался Уточкин - не стану повторяться. Но, обратите внимание - все эти виды спорта - борьба. Вот что было главным в жизни Уточкина. Он был прирожденный боец.

Он самостоятельно соорудил себе яхту, которую обозвал нестандартным именем «Баба Ягуржъ», и увлекся морским спортом. Не раз рисковал жизнью. Однажды яхта перевернулась, накрыла нашего яхтсмена корпусом, и он снова спасся чудом. Надо полагать, именно к тому времени относится постановление Императорского яхт-клуба о воспрещении Уточкину принимать участие в морских гонках, что отыскалось в Одесском областном архиве.

Что ж, он нашел себе новое применение. Г. Алексеев, известный конферансье, уверяет, что Уточкин на треке пытался взлететь на …автомобиле. Приделал крылья, разгонялся, и, действительно, на несколько секунд машина зависала в воздухе, потом шлепалась на землю и снова подпрыгивала. Вскоре известный одесский богач и издатель «Южной мысли» барон С.И. Ксидиас купил первый в России «Фарман», и Ефимов, который полгода учился летать на фирме в Париже, совершил первый в Одессе и в России полет на ипподроме. На следующий день Уточкин выпросил у Ксидиаса разрешение, сел в аэроплан и взлетел без всякой подготовки. Неужели ему хватило тех «подскоков» на автомашине, чтобы почувствовать воздух? Правда, полет был не шибко удачным, машину при посадке он слегка подломал, но ведь это был экспромт. Нет, что ни говорите, а Уточкин был летчик милостью Божьей.

В 1902 году в одесском журнале «Спортивная жизнь» (Да-да, представьте, был такой) тот же Ю. Эмброс в статье «Уточкиниана» писал: «Полеты в пятницу, полеты в субботу, в воскресенье полеты, полеты соло, полеты с пассажирами, полеты на ипподроме, полеты на улице - чем, скажите, Одесса не аэрополис? И всё это делает один человек. Но этот человек, Сергей Исаевич Уточкин, не только полеты делает, он еще сам свой аэроплан делает».

Действительно, Уточкин возил на ненадежных «этажерках» пассажиров. Таких, как Куприн - даром, других - за деньги. Однажды его пассажиром оказался какой-то полицейский чин, который явно трусил и от страха всё время потел.

Отчего так тяжело? - спросил он.

А вы бы сняли с фуражки кокарду… - посоветовал Уточкин. - Ув-веряю вас, будет всем легче!

Во всех известных сочинениях нам представляют Уточкина как неподкупного спортсмена. Но вот Алексеев рассказывает: «Однажды Уточкин проиграл заезд какому-то иностранному негру. И сам смеялся:

Фффот, сегодня этими руками я сделал мирового чемпиона - победителя Уточкина, а послезавтра я ему сопли утру! А пока что сбор будет полный. Как же, Уточкин, фффот, запросил реванша!».

Что делать? Законы капитализма суровы - не умеешь заработать копейку - выбросят на свалку и даже не вспомнят. Приходилось крутиться и Уточкину. Именно законами капитализма и объясняют все советские авторы неудачи Уточкина. Дескать, не был он тем волком, который мог рвать горло соперникам. Не был! Все, кто знал Уточкина, подчеркивают, что он был очень добрым человеком. Это преотлично понимали женщины, животные и мальчишки. В Одессе его обожали. Рисовали на него карикатуры, благо, его долгорукая фигура и лицо в шрамах прямо просились на карандаш, писали на него памфлеты и пародии. Вот, к примеру, пародия, напечатанная в одесском журнале «Крокодил» с подписью Ксеркс:

«Когда я рождался, я закричал:

Х-о… дду-у!

И с тех пор я всегда и везде кричал: «Ходу!».

Сперва я был героем Одессы.
Теперь я герой мира.
Сперва я работал только ногами! Потом - головой!
Настали трудные времена, и я работаю и головой, и ногами, и руками…
Я - Авиатор.
Было время, когда я летал только от Фанкони к Робина. Теперь я летаю даже над Хеопсовой пирамидой!
Конечно я, как Аполлон, - только немножечко наоборот. Но, очевидно, сила не в красоте, ибо я - герой дам…
Я езжу на: велосипеде, автомобиле, воздушном шаре, аэроплане, дрожках, и даже хожу…
Отец мой был г. Аэроклуб. Мамаша - велосипедная шина. А братья мои: одного зовут Пропеллер Исаевич, а другого Бензин Исаевич, а третьего Блерио Исаевич…
Убивался я 42 раза… Разбивался же 2 миллиона раз. Я выломал себе 84 ноги, 129 рук, а прочих частей тела - и не счесть…
Видеть меня можно: в воздухе с восьми часов утра до четырех часов дня. Остальное время - у Робина…
Одно время я хотел сам изобрести аэроплан… Очевидно, ноги у меня талантливее головы, и какой-то Фарман перебил у меня идею.
В общем, я - самый популярный человек в Одессе, - конечно, из лиц артистического мира.
Первый - Макс Линдер.
Второй - Марьяшес.
Третий - Я…

Я летал над морем, над собором, над пирамидами. Четыре раза я разбивался насмерть. Остальные разы - «пустяки». Питаюсь только воздухом и бензином… Разбил все аппараты. Но - главное - мой головной мотор еще хорошо работает, и я выдумаю что-нибудь ещё…

В общем, я счастливейший из одесситов…

Живу с воздуха!.. И не нуждаюсь в больницах».

К сожалению, с больницами ему пришлось основательно познакомиться.

К. Чуковский рассказывает в «Дневнике»: «Однажды Ольдор в «Одесском листке» написал некую кляузу об Уточкине… Уточкин его поколотил. Встретив Уточкина, я с укоризной:

Как вы могли побить Омегу?

Вот так, - ответил Уточкин, думая, что я спрашиваю его о технике битья. - Я вв-ошел в редакцию, встретил м-м-мадам На..на..на…Навроцкую, поцеловал у нее ручку, иду дальше: - Кто здесь Омега? - я Омега - Я взял Омегу - вот так, положил его на левую руку, а правой - вот так. Вот так - отшлепал его и ушел. Иду по лестнице. Навстречу мне мадам Навроцкая. У вас, говорит, галстух съехал назад. Поправляю галстух и ухожу…»

Сергей любил покрасоваться перед женщинами. Тот же Алексеев рассказывает, как однажды он сидел в кафе с дамой, и к ним подсел Уточкин. Его представили, дама ему приглянулась, и он стал рассказывать спортивные анекдоты. Алексеев не ревновал - женщины его никогда не волновали. Уточкин вытащил у дамы из шляпы большую шпильку. Здесь надо сказать, что такие длинные шпильки в дамских шляпах, вошедшие в моду в 1913 году, послужили уже причиной ранения нескольких пассажиров трамваев. Потому Одесская Городская управа приняла постановление: «Вменить служащему персоналу электрического трамвая обязанность не допускать в вагоны лиц, у которых острые концы шляпных шпилек не защищены предохранителями». Вот Уточкин и стал обыгрывать этот казус:

Ну-у… И для чего эт-то выдумали? Чтоб нам, мужчинам, фффот, глаза выкалывать?

И проткнул шпилькой себе обе щеки, а на торчащие концы повесил по две черешни.

Сергей Исаевич, что вы делаете? - заметушилась дама. - Ведь больно!

Мне больно не бывает, я, фффот, дубленый и весь, фффот, исколотый и избитый.

Но вы бы хоть промыли… Бактерии разные…

А меня бактерии не берут. Я, фффот, сам опасный».

Спросите у врачей - они вам скажут, что у всех психических больных резко снижен порог болевой восприимчивости.

Уточкин летал не только в нашем городе. Он демонстрировал полеты на аэроплане в Тифлисе и Египте, в Париже, Тамбове - в 70 городах мира. Он падал в Екатеринославе, Петербурге, Новгороде и Москве. Московское скаковое общество на общем собрании 12 мая 1910 года преподнесло Уточкину жетон с надписью: «Первому русскому авиатору в Москве». А Московское общество воздухоплавателей, устраивавшее в Москве школу воздухоплавателей, обратилось в Уточкину с предложением «принять на себя преподавание в этой школе». Во время своих странствий по миру Уточкин в Египте сошелся с туземцем-полицейским, который угостил его гашишем. Падкий на новые ощущения, Уточкин увлекся этим зельем и даже привез с собой достаточный запас. «Потом он перешел на кокаин, сыгравший, как известно, роковую роль в жизни Уточкина», - писал известный одесский журналист Петр Пильский. Уточкин предлагал и Пильскому попробовать кокаин и гашиш.

Вы напишете потом статью «Под гашишем», а если не понравится, то «Без гашиша».

«…границы здоровья и болезни у Сергея Уточкина, - писал в «Одесских новостях» Пильский, - так тонко были стерты, так неотчетливы, так терялись и пропадали. Его суматошливая, какая-то бешено прыгающая мысль никогда не знала ни устали, ни покоя, ни последовательности. Прыгала. Бросалась. Взлетала. Меняла дороги. Кружилась вьюгой». Когда он участвовал в гонках на парижском циклодроме, Уточкин взял подряд два приза в 800 и 250 франков. Но был за что-то оштрафован на 200 франков. Объясняясь с администратором гонок, Сергей пришел в ярость и крикнул:

Vous etes voleur! (Вы вор!)

И его сняли с участия в гонках на гран-при.

Во время потемкинских событий в Одессе, когда полиция спровоцировала еврейские погромы, Уточкин на улице стал грудью перед толпой, собравшейся линчевать старика-еврея. И получил нож в спину.

Куприн пишет: «Он рассказывал мне: «И, фффот я слышу сзади… «Не бей! Эт-то наш…Уточкин!». Но было поздно. Я чувствую, как будто у меня в спине сквозняк. Это меня ударили ножом. Я потом семь недель лежал в больнице». Между прочим, после этого случая к нему в больницу явились именитые одесские евреи «благодарить».
Уточкин категорически отказался от денег.
- Я - человек, и считаю еврея человеком!

В ноябре 1911 года, когда шла итало-турецкая война, Уточкин предложил турецкому военному министерству свои услуги по созданию школы авиаторов. У него были в то время два собственных «Фармана» и один «Блерио». Надо полагать, не столько турки отказались от его услуг, но российские власти, что зарились на проливы и не желали победы и усиления Турции, запретили Уточкину эту авантюру.

Уточкин жил тогда на Канатной во 2-м номере. 18 ноября 1911 года он возвращался домой, как всегда поздно. Дело в том, что он частенько засиживался у Фанкони или Робина. Алексеев пишет: «Когда он вечером приходил в ресторан, то без четверти двенадцать знакомые вынимали из карманов часы и наблюдали: все - и посетители и официанты - знали, что к двенадцати Уточкин приклонит свою буйную головушку и тут же за столом на 15-20 минут крепко заснет. А потом, хоть до утра!». Наверное, это был один из таких случаев.

Только Уточкин поднялся по спуску и поравнялся с Училищем торгового мореплавания, как навстречу ему попался босяк.

Барин, дай на приют!

Уточкин тут же дал ему 30 копеек.

Давай шапку! - обнаглел босяк. И сорвал шапку с головы Уточкина.

Сергей сшиб его с ног и отобрал свою шапку. Но в это время другой босяк подкрался сзади и ударил его железным прутом в правый бок. Как раз по тому месту, которое было сильно ушиблено во время падения аэроплана в перелете Москва-Петербург. И всё же, преодолевая боль, Уточкин схватил его за грудь и рванул. В это время подбежал третий босяк, замахнулся на Уточкина, но узнал его и остановился:

Стой, не трогай, это - Уточкин!

Даже у одесских босяков были в то время представления о чести и совести. Не в пример нынешним бандитам. Тогда существовало табу на грабеж врачей, учителей, артистов, журналистов и вообще известных в городе людей.

Босяки убежали, а Уточкин пытался отдышаться минут десять на поребрике тротуара, не в силах сдвинуться с места. Потом всё же добрел до дома, сделал себе укол морфия и уснул, когда стихла боль. Днем доктор И.Ф. Сабанеев установил у него надломы ребра и позвонка. Об этом сообщали одесские газеты того времени.

А Уточкин после этого эпизода пришел к Пильскому и стал жаловаться, что его избила …полиция. И просил заступиться за него в печати.

«Лебединой песней Уточкина был перелет Москва-Петербург, окончательно доконавший его и сломивший его силы. Скверно организованный английским шпионом Сиднеем Рейли, этот перелет был встречен российскими авиаторами крайне холодно. Накануне отлёта авиаторы вообще «забастовали». Но тут Уточкин заявил, что полетит хоть один, во что бы то ни стало. И перелет состоялся. Уточкин горел от нетерпения, и когда был дан старт, первым сорвался с места и без очереди взвился в облака впереди Васильева, которого числил своим главным соперником. В Новгороде он потерпел первое крушение. Привел кое-как в порядок машину и бросился догонять Васильева, который пролетел над ним. И… потерпел второе крушение. На этот раз наш авиатор тяжело пострадал и в дальнейшем никак не мог оправиться. Долго, всеми забытый, Уточкин валялся в какой-то заштатной лечебнице, пока его не доставили в Одессу. У него были сломаны ребра и туго забинтованы ноги. «И вообще это был уже не тот Уточкин, - писал одесский журналист. - Из больницы вышел тихий, хмурый и как бы прибитый обыватель. Он с бесконечной подозрительностью и мнительностью смотрел на всех окружающих». Начала проявляться мания преследования.

Друзья договорились поместить его в психиатрическую клинику, обманом заманили в машину, повезли. Но он звериным чутьем почуял, что происходит, на ходу выпрыгнул из автомобиля, как кошка, и скрылся в кустарниках. Найти его тогда не удалось. Вскоре он уехал в Петербург. 28 июля 1913 года в «Одесских новостях» появилась заметка «Болезнь Уточкина»: «Уточкин, окончательно погубленный кокаином, дошел в Петербурге, куда уехал, до таких эксцессов, что его пришлось поместить в психиатрическую лечебницу».

«Когда появились первые слухи о сумасшествии Уточкина, - писал Куприн, - я не хотел им верить. Более спокойного, уравновешенного, хладнокровного человека я никогда не видел в жизни. (Надо вспомнить, что Куприн однажды летал с Уточкиным на воздушном шаре над Одесским заливом, когда они поднялись с площадки над морем за дворцом Софьи Потоцкой, и напечатал тогда прекрасный очерк «В полете». Правда, Утесов утверждает, что очерк самого Уточкина больше понравился одесситам - Ф.З.). Всё что угодно, только не безумие!».
По почину Куприна газета «Речь» объявила подписку для Уточкина, то же сделало по почину В. Коралли «Вечернее время». Открыли подписку и другие газеты. Люди приносили кто рубль, кто 25 рублей. «Одесские новости» сообщали, что за первый же день собрали 139 рублей 55 копеек.

Снова слово Алексееву. «В Петрограде во время спектакля в «Литейном театре» приходит ко мне за кулисы Сергей Исаевич. Я в то время гримировался, и отвечать на его вопросы и реплики мне было трудно, но он в этом и не нуждался, говорил он один. Речь его всё убыстрялась, и жаловался он на интриги, на то, что все сговорились мешать ему, от мелких чиновников до царских приближенных…

А вчера, - спешил договорить он, потому что помощник режиссера уже торопил меня на сцену, - вчера пришел ко мне в гостиницу великий князь для переговоров о полетах. Я ещё спал. Спустил с постели грязные ноги и стал разговаривать. Сесть не предложил и всячески высказывал ему своё неуважение…

По тому времени всё это звучало абсолютно неправдоподобно. Но Уточкин никогда не врал и не хвастал. А через несколько дней всё выяснилось.

Я встретил его на Невском. Он был более порывист, ещё сильнее возбужден. Мысли догоняли и перегоняли одна другую. Вдруг он закричал, заулюлюкал и побежал вперед… Потом остановился, сел на извозчика… потер лоб рукой… соскочил… пошел обратно, мне навстречу, пристально, как-то подозрительно всмотрелся в меня, узнав, радостно улыбнулся и заговорил о моем спектакле. Говорил спокойно, весело, иронично, но когда я неосторожно спросил о его полетах, он без всякого перехода заспорил с кем-то, страстно, злобно и забормотал, забормотал… Быстрей… быстрей… быстрей… И побежал-пошел вперед, смешался с толпой, исчез…».

Увы, клиническая картина! Уточкин был помещен в больницу Всех Скорбящих на 11-й версте. Петербуржцы знали, что это - сумасшедший дом.

И всё же он выбрался в тот раз из клиники и вернулся в родную Одессу. Надо было как-то жить и зарабатывать. И вот 4 мая 1913 года в «Южной мысли» появилось объявление на первой полосе: «Театр миниатюр». Сегодня прощальный бенефис Г.К. Георгиева. Только один вечер с участием Виктора Петипа - один номер с участием Я.Д. Южного, Д.Т. Арсикова и Сергея Уточкина». Что он там представлял - Бог весть…

Согласно сообщениям одесских газет, в ноябре 1913 года Уточкин был заключен в лечебницу доктора Штейнфинкеля на Среднефонтанской дороге. Консилиум светил поставил диагноз: тяжелое нервное расстройство на почве употребления наркотических веществ.

26 ноября в квартиру присяжного поверенного А.А. Богомольца постучался Уточкин. В руках у него была… изогнутая вилка, с помощью которой он, отличный механик, открыл замок в дверях клиники. Он попросил одолжить ему… галстук.

Надел его и ушел.

Как потом выяснилось, Уточкин отправился в коммерческий клуб на улице Гоголя, где тут же уселся за карточный стол. У него в кармане был один рубль, но вскоре Сергей наиграл полсотни целковых. В это время в клинике его хватились и стали искать. И нашли, конечно. Но умный врач велел пока его не трогать.

Поставьте у двери клуба авто!

Действительно, проигравшись в дым, Уточкин вышел из клуба в полном расстройстве и сам уселся в машину. Его и отвезли куда следовало.

Вскоре ему пришлось испытать еще одно потрясение. 28 декабря в клинике вспыхнул пожар в три часа ночи. Больных, правда, тут же вывели в безопасное место, но огонь бушевал целый час.

23 февраля 1914 года Уточкина перевезли из лечебницы доктора Штейнфинкеля в психиатрическую колонию в Костюженах. Во-первых, врачи признали его безнадежным в смысле выздоровления, а, во-вторых, за него некому было платить. Он был уже совершенно неузнаваем, поседевший, в бредовом состоянии. Его обычно маленькие глаза расширились и производили жуткое впечатление. Взгляните на портрет Уточкина, выполненный карандашом художника Н. Кузнецова, сделанный в последние годы жизни Сергея Исаевича. Разве не безумны глаза этого человека?

Уточкин умер в конце войны 3 января 1916 года. И потому некрологи его затерялись в сводках с фронта и прочих актуальных новостях. Уточкин, увы, был уже не актуален. Неблагодарная публика легко забывает своих кумиров. В первом официальном сообщении было указано, что Уточкин умер от воспаления легких. На самом же деле - от кровоизлияния в мозг, от инсульта, как мы теперь говорим.

«Удивительно, что никто не заметил, - писалось в одном из некрологов, - что весь путь Уточкина был сплошным ГЕРОИЗМОМ ОТЧАЯНИЯ. Этот человек все время жил в МИРЕ СТРАХОВ и искал ОПАСНОСТИ. Всё время думал о РОКОВОМ и дружил с РИСКОМ. Стоял в этом мире, окруженный ПРИЗРАКАМИ, и отгонял их УЖАСОМ. Но чем дальше, тем КРУГ СМЫКАЛСЯ».

Я пытался рассказать о другом Уточкине, о том, что раньше прекрасно знали, но стыдливо умалчивали. Вы уж простите меня, одесситы!

В прошлом году Уточкину, наконец, поставили в Одессе памятник. Он стоит молодой и красивый на площадке кинотеатра, который он сам назвал когда-то «Кино-Уточ-Кино».

Феликс ЗИНЬКО (Германия)

Сергей Исаевич Уточкин
(12.07.1876 года - 13.01.1916 года)

Сергей Уточкин был замечательным пловцом и яхтсменом, фехтовальщиком и боксером, конькобежцем и бегуном, но особенно прославился как велосипедный гонщик. В течение 17 лет не сходил он с трека и одержал бесчисленное множество побед в России и за границей.

С велосипеда Уточкин пересел на автомобиль, участвовал в автогонках, ставил рекорды скорости. О его безумной езде знали все одесские городовые. Потом Сергей увлекся воздухоплаванием. Со своим воздушным шаром он отправился в Египет и летал над древними пирамидами и пустыней Сахарой.

Когда родилась авиация, Уточкин только и думал о том, как научиться летать на крылатой машине. Аэропланы держались в воздухе уже по часу и более, француз Луи Блерио перелетел через пролив Ла-Манш, а в России все еще не было своих авиаторов. Наконец весной 1910 года в Одессе состоялись полеты первого русского летчика Михаила Ефимова. Он только что вернулся из Франции, где научился летать. Полеты его произвели настоящий фурор. Это еще более укрепило горячую мечту Уточкина.

К счастью, самолет в Одессе был - биплан Фармана. И вот в один прекрасный день Уточкин сел на этот самолет, похожий на огромный коробчатый змей, взлетел и совершил полет без всякого инструктажа - редкий случай в истории авиации. Он стал вторым русским пилотом. С тех пор началась у него новая и очень напряженная жизнь.

Конечно, ему не раз приходилось переживать смертельно опасные минуты. В Екатеринославе ветер бросил аэроплан на деревья. В Ростове из-за остановки мотора машина упала и едва не погубила пилота. Опасное падение произошло также недалеко от Бендер. Но роковая авария произошла в июле 1911 года во время перелета Петербург - Москва.

Это был первый в России дальний и крайне трудный перелет. В нем приняли участие девять авиаторов, но долетел лишь один - Александр Васильев.

"Еду в Москву чай пить!" -озорно прокричал Уточкин, взлетая. Однако попить чаю в первопрестольной ему не удалось. Он уже миновал Новгород и подлетал к Крестцам, когда пропеллер разлетелся на куски! Надо было идти на посадку. Спуск вышел неудачным. Самолет врезался в крутой берег реки. Уточкин успел выпрыгнуть из машины, но был задет крылом и без чувств упал в воду. Его спасли крестьяне. Увечья, полученные им, оказались серьезными: переломы ноги, руки, ключицы, тяжелые ушибы грудной клетки и головы.

Теперь больной, изувеченный, он вдруг остался один, без гроша в кармане и даже без крыши над головой. В личной жизни авиатора также случилась драма. Любимая женщина, жена, оставила его и ушла к богатому одесскому финансисту и заводчику.

Еще в больнице, дабы умерить у изувеченного авиатора ужасные боли, врачи впрыскивали ему морфий, давали кокаин. Выйдя из лечебницы, Уточкин уже не расставался со шприцем и баночкой с кокаином.

Переехав в Петербург, Уточкин безуспешно пытался найти работу. Немного зарабатывал бильярдом - благо мастерски владел кием. Однажды получил гонорар за воспоминания в купринском "Синем журнале". Раньше Сергей всегда одевался изысканно. Теперь же стыдился своего поношенного костюма. Ночевал у знакомых, а часто и просто на улице, голодал.

В 1913 году по городу пошли слухи о признаках сумасшествия у прославленного пилота. И в самом деле - утром 26 июля 1913 года сильно возбужденный Уточкин ворвался в подъезд Зимнего дворца и потребовал от швейцара доложить самому государю Николаю II о приходе знаменитого авиатора. Перепуганный швейцар поспешил преградить дальнейший путь незваному гостю. Тогда Уточкин набросился на него с кулаками. Сбежавшаяся охрана схватила безумца. "Я - гений! - кричал Уточкин. - Пустите! Я слышу, меня зовут!"

По распоряжению смотрителя Зимнего дворца авиатора доставили в психиатрическую больницу св. Николая Чудотворца на Мойке. Там Уточкин рассказал, что возле Исаакиевского собора якобы встретил государя, и тот пригласил его во дворец.

Поправлялся Уточкин медленно. Стараниями друзей его вскоре перевели в больницу "Всех Скорбящих" на Петергофском шоссе, в отдельную палату. Расходы на содержание и лечение авиатора взяла на себя городская управа.

Томясь в больнице, Уточкин объявил голодовку, заявив, что предпочитает голодную смерть заточению. Тогда его стали кормить принудительно. Только осенью 1913 года он вышел на свободу и уехал в Одессу.

Уже шла Первая мировая война. Многие авиаторы были мобилизованы. Уточкин тоже просился на фронт. Но кто его, сумасшедшего, мог выслушать всерьез? Когда недуг временно отступил, Уточкин пытался поступить на авиационный завод.

В работе ему отказали. "А между тем, - говорил Уточкин с горечью, - я был готов работать надсмотрщиком, рабочим. Наверно, клеймо безумца умрет вместе со мной". Эти переживания опять обострили страшную болезнь.

Зима 1915 года в Петербурге выдалась морозной и снежной. Друг Уточкина, А. Г. Алексеев, встретил бывшего авиатора на Невском проспекте. Полуголодный, плохо одетый Уточкин был простужен. Вскоре с воспалением легких его отправили в психиатрическую больницу св. Николая Чудотворца, в ту самую, куда он впервые попал летом 1913 года. Там он и умер. "Забытый всеми, - писала "Петроградская газета", - недавний герой толпы скончался под новый, 1916 год, от кровоизлияния в легкие". Шел тогда Уточкину всего сороковой год...

Его похоронили на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, невдалеке от могил других русских авиаторов, погибших в авиакатастрофах.

Источник информации: Геннадий ЧЕРНЕНКО, журнал "НЛО" ©36, 1999.

Самым футбольным городом Российской империи в те времена была Одесса – и дело не только в том, что первый футбольный клуб англичане создали здесь еще в 1878 году , а сборная города выиграла первый же полуофициальный чемпионат страны, в котором участвовала (правда, петербуржцы смогли опротестовать эту победу, мотивируя это перебором легионеров – за Одессу в финале вышли четыре англичанина, в те времена игравшие по всему миру, как сейчас бразильцы). Просто именно в Одессе футбол приобрел наибольшую значимость, освещался в специализированной спортивной прессе, имена лучших игроков были у всех на слуху, и не случайно именно одессит Юрий Олеша написал «Зависть» – первый советский роман, где футбол не просто упоминался, но стал важным элементом сюжета. Кстати, юркий полузащитник Олеша играл в одной команде не только с будущей звездой сборной Богемским, но и с Валентином Катаевым, и с поэтом Багрицким, да и другие одесские литераторы и люди искусства уделяли свое внимание спорту.

Когда 17-летнего юношу взяли в футбольный клуб, Уточкин уже был профессиональным спортсменом

Поэтому как-то очень правильно, что один из самых незаурядных спортсменов, пожалуй, во всей мировой истории тоже родился именно в Одессе. Называть его футболистом несколько даже неловко – нет, Сергей Уточкин действительно был одним из первых местных игроков в Одесском британском атлетическом клубе и много сделал для развития этой игры в городе, но ограничивать его футболом – все равно что характеризовать Бородина только как химика, а Булгакова – лишь как врача. В конце концов, к 1894 году, когда 17-летнего юношу взяли в футбольный клуб, Уточкин уже был профессиональным спортсменом: еще в 15 лет он бросил коммерческое училище и начал зарабатывать деньги, участвуя в велогонках на уровне лучших гонщиков мира.

Вообще, этот высокий рыжеволосый мужчина с длинными руками, мощной челюстью и низко опущенными, словно от постоянного встречного ветра, бровями занимался буквально всеми видами спорта, где мог найти вызов для себя. Он становился чемпионом проходивших в Одессе соревнований по конькобежному спорту, теннису, фехтованию, гребле, плаванию, боксу и борьбе, прыгал с парашютом и опускался на дно моря в водолазном костюме, сам построил яхту и побеждал на ней в парусных гонках. Уточкин одним из первых в России освоил роликовые коньки – разнообразные устройства, позволявшие достигать высоких скоростей, вообще были отдельной его страстью. Добившись всего в велоспорте, он увлекся авто- и мотогонками, где продолжал побеждать с той же регулярностью.

Уточкин хотел победить природу, а не только соперников, которые так редко могли ему что-то противопоставить

Впрочем, Уточкин был не просто спортсменом-профессионалом, он был из той категории людей, кого сейчас называют экстремалами. Ему мало было выигрывать на треке или футбольном поле, он все время ставил перед собой все новые, все более эффектные и сложные задачи. Уточкин хотел победить природу, а не только соперников, которые так редко могли ему что-то противопоставить. Он бегал через весь город наперегонки с трамваем, мчался на велосипеде против скаковой лошади, пытался обогнать на роликовых коньках велосипедиста – и каждый раз с успехом. Знаменитая одесская Потемкинская лестница стала для него нескончаемым источником трюков, он съезжал по ее ступеням на всем, что только оказывалось в его распоряжении, восхищая и ужасая не верящих своим глазам горожан.

В духе тех лет, оставшихся для нас все больше в литературе, было иметь как можно больше разнообразных достоинств – не случайно тот же Шерлок Холмс не только обладал проницательным умом, эрудицией и физической силой, но и умел музицировать на скрипке – и Уточкин в этом отношении был настоящим героем своего времени. Он играл на окарине, писал статьи в «Одесские новости», был любимым собеседником Александра Куприна, Федора Шаляпина и Аркадия Аверченко, несмотря на сильное заикание и дефекты речи – словом, разве что крестиком не вышивал, хотя и это не исключено. Слава его в городе была огромной; как пишет тот же Куприн:

• «…если есть в Одессе два популярных имени, то это имена бронзового Дюка, стоящего над бульварной лестницей, и Сергея Уточкина – кумира рыбаков, велосипедистов всех званий и возрастов, женщин, жадных до зрелищ, и уличных мальчишек».

В футбол он играл до 34 лет, основал в Одессе два футбольных клуба и стал капитаном одного из них. Закончив наконец со спортом, Уточкин лишь немного изменил свои стремления: теперь его страшно тянуло в небо. В свое время он приделал крылья к своему автомобилю, чтобы пролетать несколько метров над землей, поднимался на воздушных шарах, а когда в Одессе появился первый самолет, стал первым авиатором в городе и вторым в стране – впрочем, эта часть его биографии достаточно известна и не стоит даже и пытаться уместить столь необъятную фигуру в одном очерке. Важнее, что именно попытка совершить рекордный перелет от Петербурга до Москвы стала для него роковой – самолет Уточкина разбился под Новгородом.

Смерть постоянно шла в шаге от Уточкина, но не успевала за ним

Нет, он и на этот раз не погиб. Смерть постоянно шла в шаге от Уточкина, но не успевала за ним. В детстве он упал с крыши, куда залез за футбольным мячом, в бочку с водой и не утонул лишь по случайности. Случайностей таких набралось в дальнейшем не один десяток: он множество раз падал на полной скорости с велосипеда и мотоцикла, врезался на ночной трассе в шлагбаум, переворачивался на яхте. Любимым развлечением Сергея Исаевича было драться с одесскими босяками на кулаках, а как-то раз, защищая старика-еврея во время погрома, он получил от тех же босяков нож между ребер. Все его тело было покрыто шрамами, сам он говорил однажды: «Мне больно не бывает, я дубленый и весь исколотый и избитый; меня и бактерии не берут, я сам опасный».

Но в этот раз он пострадал сильнее, чем когда-либо раньше. Как человек, постоянно ищущий новых ощущений, Уточкин и до катастрофы употреблял гашиш и кокаин, но врачи в больнице, снимавшие адскую боль морфием, окончательно превратили любимца Одессы в наркомана. Его душевное здоровье тоже расшаталось до предела, чему способствовала измена жены, ушедшей во время его лечения от экстравагантного мужа к богачу-фабриканту. Он никогда, правда, не был прямо-таки совсем в трезвом уме; как пишет Петр Пильский: «…границы здоровья и болезни у Сергея Уточкина так тонко были стерты, так неотчетливы, так терялись и пропадали. Его суматошливая, какая-то бешено прыгающая мысль никогда не знала ни устали, ни покоя, ни последовательности».

Обострилась его мания преследования: Уточкин всюду видел непонятных врагов, во время поездок по городу то и дело вылезал из коляски, пытаясь найти соглядатаев в черноте переулков. У мании этой была серьезная и весьма тягостная причина, о которой тяжело даже писать. В раннем детстве Сергей жил на пансионе у окончательно спившегося многодетного преподавателя Ришельевской гимназии Краузе. Известно, что каждый четвертый алкоголик пытается покончить с собой; Краузе не миновала эта участь и однажды его жена обнаружила пропавшего на несколько дней мужа повесившимся на чердаке. Обезумев от горя, несчастная женщина схватила нож и перерезала своих детей одного за другим, Уточкину лишь чудом удалось спастись. С тех пор появилось это его знаменитое заикание, над которым подшучивали, говоря, что Уточкин начинает слово на старте, а заканчивает уже на финише, но одним этим последствия, конечно же, не исчерпывались. Наследственность у него тоже была не из лучших: старший брат Сергея Николая спился и остаток жизни провел в роли городского сумасшедшего, обретаясь чаще всего возле памятника Воронцову.

«Его суматошливая, какая-то бешено прыгающая мысль никогда не знала ни устали, ни покоя, ни последовательности»

Так или иначе, судьба спортсмена-авиатора оказалась предрешена. Сначала в лечебницу его хотели поместить одесские друзья, но он сумел ускользнуть от них и уехал в Петербург. Там Уточкин вскоре все же попал в психбольницу, устроив драку со швейцаром в подъезде Зимнего дворца, где криком требовал немедленной встречи с императором и называл себя гением. Пришедший в ужас от состояния своего давнего друга Куприн, которого Уточкин в свое время катал на воздушном шаре, собрал через журнал значительную сумму на его лечение, но заметных успехов оно не принесло.

Последние годы жизни Уточкин провел, все чаще ночуя в подворотнях и перебиваясь случайными заработками – он по-прежнему неплохо играл в карты и бильярд, а в авиацию, где он мечтал работать, его не брали даже рабочим – пока наконец не простудился окончательно от голодной и холодной жизни на петербуржских улицах и не скончался в психиатрической больнице св. Николая Чудотворца, не дожив даже до сорока лет.

От Сергея Исаевича Уточкина осталось сравнительно много – бесчисленные печатные воспоминания чуть ли не всех талантливых одесситов и гостей Одессы того времени, открытый несколько лет назад памятник, улицы и кинотеатр его имени, легенды, байки и совсем уж немыслимые истории. Но не оставляет ощущение, что еще больше было потрачено напрасно и безвозвратно ушло, так и оставшись принадлежать прошлому, той почти потерявшей связь с нынешним миром империи, лишь какими-то внешними атрибутами похожей на сменившие ее государства. Империи, которая в итоге, подобно одному из самых славных и несчастных своих сынов, сошла с ума и сгинула.

http://www.liveinternet.ru/users/2496320/post135492033/

Сергей Исаевич Уточкин в 1910-1913 годах был, пожалуй, самым популярным летчиком-спортсменом в России. Благодаря его другу - писателю Александру Куприну - до нас дошел облик этого удивительного человека:

«Он был выше среднего роста, сутуловат, длиннорук, рыжеволос, с голубыми глазами и белыми ресницами, весь в веснушках. Одевался всегда изысканно, но, как это часто бывает с очень мускулистыми людьми,- платье на нем сидело чуть-чуть мешковато. Усы и бороду брил и носил прямой тщательный пробор, что придавало его лицу сходство с лицом английского боксера, циркового артиста или жокея. Был он некрасив, но в минуты оживления - в улыбке - очарователен. Из многих виденных мною людей он - самая яркая, по оригинальности и душевному размаху, фигура».

Уточкин родился 12 июля 1876 года в купеческой семье. Коренной одессит. Рано осиротел, воспитывался в пансионе Ришельевской гимназии. С детства пристрастился к спорту. Он занимался многими видами спорта и в каждом из них достигал совершенства. Не по душе оказался только бокс.

Куприн так передает (со слов самого Сергея Исаевича) его отношение к боксу:

«Первые три минуты ты дерешься со злобой... Минута отдыха... Вторая схватка... Это уже нелепая драка, от которой нас часто разбороняют, а затем чувствуешь себя как в обмороке... Боли совсем не ощущаешь; остается только лишь инстинктивное желание: упавши на пол, встать раньше истечения трех минут или одиннадцати секунд. Вы сами знаете, друг мой, что я средней руки велосипедист, мотоциклист и автомобилист. Я недурно гребу, плаваю и владею парусом. Я летал на воздушных шарах и аэропланах. Но пе-пе-редставьте с-с-себе, этого с-спорта я никогда не мог о-д-д-олеть!»

В этих словах весь Уточкин: человечный и скромный. Ведь он не был гонщиком средней руки, а был сильнейшим гонщиком своего времени.

Когда в Одессе начались полеты на воздушном шаре, спортсмен со свойственной ему одержимостью увлекся ими и 9 октября 1907 года выполнил свой первый самостоятельный полет. Затем полеты следовали один за одним. В конце того же года Уточкин гастролировал в Египте. По возращении ему вручили грамоту Одесского аэроклуба о присвоении звания пилота-воздухоплавателя.

26 сентября 1909 года он летал на своем шаре над Одессой с Куприным и двумя журналистами. Спустя три дня в «Одесских новостях» появился рассказ писателя «Над землей», в котором он в увлекательной форме поделился впечатлениями о полете. Зная, что его друг уже освоил планер и готовился к постройке самолета, поддержал это намерение словами: «...Я бы, не задумавшись ни на секунду, полетел с нашим пилотом на его будущем аэроплане, точно так же, как пошел бы с этим человеком на всякое предприятие, требующее смелости, риска, ума и звериной осторожности».

Это был последний полет Сергея Исаевича на воздушном шаре. Через несколько дней он отправился во Францию, где не только изучил конструкцию аэроплана и мотора, но и поработал на авиационном заводе. В Одессу вернулся с основными узлами моноплана «Блерио-11». С помощью столяров изготовил деревянные детали и собрал самолет. Получился аппарат, похожий на «блерио», но с различиями в размерах и очертаниях. В конце того же года испытал его. Из-за недостаточной мощности мотора «анзани» получались только подлеты.

28 марта 1910 года на одесском стрельбищном поле Уточкин совершил свой первый полет на «фармане». Это произошло через неделю после выступления в Одессе русского летчика номер один Михаила Ефимова. Так кумир одесситов впервые стал вторым в своем родном городе. Но остался одним из тех немногих, кто самостоятельно научился летать, да еще без провозных полетов. В тот же памятный понедельник Сергей Исаевич поведал репортерам о содеянном:

«Ноги мои нажимают рычажки (педали.- В. Л.) поворотного руля. Пробую нажать левую сторону, и аэроплан послушно уклоняется влево. Я выравниваю аппарат и правой стороны не трогаю. Нет надобности терять мгновения на проверку. Остается попробовать самый тонкий маневр крыльев, дающий возможность сохранять ровное положение всей машины в воздухе. Тот же рычаг (ручка.- В. Л.) руля глубины при движении им вправо опускает правую сторону, поднимая левую, и наоборот. Хотя аэроплан идет совершенно ровно, двигаю рычаг вправо и невидимая сила. плавно давит на правую сторону. Перевожу налево, и эффект получается обратный. Радостно вскрикиваю - все так, как я ожидал. Чутье не обмануло меня. В упоении победой иду выше».

Вслед за первым Уточкин выполняет еще несколько полетов. Затем сдает экзамен на звание пилота-авиатора в Одесском аэроклубе. 13 апреля Михаил Ефимов вручает ему соответствующую грамоту за номером 1. В конце года Всероссийский аэроклуб выдал летчику пилотский диплом номер 5 (решение совета аэроклуба от 13 декабря 1910 года). В решении есть слова: «...Вручить диплом, если он захочет его получить». Мог, конечно, и не захотеть. К этому времени пилот был настолько популярен, что его имя было у всех на устах.

Сергей Исаевич первым показал полет самолета во многих городах России. Благодаря ему киевляне увидели полет аэроплана 4 мая, москвичи - 15 мая, харьковчане - 7 июня, нижегородцы - 19 августа. Несмотря на отсутствие теоретической и учебно-летной подготовки, летал много, смело и успешно. В конце лета Уточкин до просьбе директора московского завода «Дукс» Меллера провел летные испытания самолета, построенного по французской лицензии. Осенью 1910 года завершил постройку собственного биплана, выполненного по схеме «фарман». Аппарат получился удачным. В декабре авиатор совершил на нем десятки полетов над Одессой и продолжительный полет над морем (полтора часа). В следующем году пилот выполняет на своем аэроплане показательные полеты не только в России, но и за границей.

«Несмотря на неблагоприятную погоду,- сообщало на следующий день «Зеркало Одессы»,- вчерашний юбилейный полет Уточкина прошел блестяще и собрал на территории выставки несколько тысяч человек. Ровно в семь часов вечера авиатор, усевшись на «фарман», взял небольшой разгон и быстро очутился над открытым морем. Описав над ним несколько красивых кругов, Уточкин через три с половиной минуты спустился на территорию, встреченный громкими аплодисментами публики».

Через неделю Сергей Исаевич принял участие в групповом перелете Петербург - Москва. По жеребьевке он был четвертым, но стартовал первым, так как у соперников что-то не ладилось. Летчик намеревался покрыть расстояние до Москвы без промежуточных посадок. Для чего установил на «блерио» баки, позволяющие взять с собой сто пятьдесят килограммов бензина и масла. Благополучно миновал Тосно, затем Чудово. Но когда до Новгорода оставалось менее десяти километров, забарахлил мотор. Пришлось идти на вынужденную. Не обошлось без поломки.

После небольшого ремонта аппарата в Новгороде, на следующий день он снова взлетает. Шел на высоте около четырехсот метров. Было ветрено и сильно болтало. Очки запотели и Уточкин начал протирать стекла носовым платком. Неожиданно резкий порыв ветра бросил машину вниз. Одной рукой пилот не справился с управлением. Выключил мотор и начал спускаться. Самолет попал в глубокий овраг с речушкой на дне и разбился, а летчик выпрыгнул из аппарата на лету. Упал в воду и сильно пострадал: надлом черепной коробки, перелом ключицы, вывих коленного сустава.

Авария произошла в двадцати пяти километрах от Крестцов, у деревни Вины.

Находясь в сознании, Уточкин терпеливо ожидал прибытия помощи. Сначала его перевезли в Крестцы, а затем - в Москву. Оргкомитет перелета поддержал пострадавшего, выделив на лечение три тысячи рублей. Здоровая натура авиатора взяла верх над недугами и через полтора месяца он снова летал.

Не оставлял Сергей Исаевич своих работ и по конструированию. В июле 1912 года он построил моноплан «блерио» с увеличенной удельной нагрузкой на крыло. Скорость самолета превысила сто километров в час.

Показательные полеты Уточкина способствовали популяризации авиационного дела в России. У многих они пробудили желание летать и строить аэропланы. Историки авиации Г. Ш. Бурд и С. Е. Коников отмечают, что под впечатлением выступлений Сергея Исаевича пришли в авиацию Сергей Ильюшин, Владимир Климов, Александр Микулин, Петр Нестеров, Николай Поликарпов, Павел Сухой.

К сожалению активная деятельность этого удивительного человека прервалась в начале августа 1913 года.

Травма черепа оказалась роковой. Появились сильные головные боли. Снять их помогали лишь лекарства, содержащие наркотики. Нервное переутомление, злоупотребление лекарствами, семейная драма (любимая жена ушла к заводчику Анатра) привели Уточкина к психическому заболеванию. Куприн навестил его в петербургской больнице «Всех скорбящих».

«Физически он почти не переменился с того времени, когда он, в качестве пилота, плавал со мной на воздушном шаре. Но духовно он был уже почти конченый человек. Он в продолжении часа, не выпустив изо рта крепкой сигары, очень много, не умолкая, говорил, перескакивая с предмета на предмет, все время нервно раскачивался вместе со стулом. Но что-то потухло, омертвело в его взоре, прежде таком ясном. И я не мог не обратить внимания на то, что через каждые десять минут в его комнату через полуоткрытую дверь заглядывал дежурный врач-психиатр».

Почти целый год Уточкин находился на излечении. После выздоровления авиатор предпринял шаги для возвращения к деятельности летчика-спортсмена. Но начавшаяся война лишила его этой возможности. Тогда он решил заняться испытательной работой. Предложил свои услуги заводу Щетинина. Последовал вежливый отказ. Отправился на завод Лебедева. Все повторилось. После того, как первая русская летчица Лидия Зверева и ее муж пилот Виктор Слюсаренко перебазировали свое предприятие из Риги в Петроград, Уточкин наведался к Слюсаренко. Тот отказал не только в приеме на работу, но даже не «разрешил сделать пробный полет.

«Разное было в жизни,- подумал Сергей Исаевич,- звездные взлеты, встречи и дружба с известными людьми, испытание славой... Теперь приходиться переживать испытание забвением».

Через несколько дней Зверева увидела на комендантском аэродроме Уточкина. Подошла. В конце разговора он поведал о своих затруднениях.

Простите пожалуйста,- сказала летчица,- но мы не имеем возможности пригласить вас на работу. Выпускаем так мало аэропланов, что испытываем сами. Что же касается полета, то я только что облетала «Фарман-16». Он к вашим услугам.

Вы с-с-сами дадите мне пе-пе-провозной?

Таким пилотам, как вы, провозные полеты ни к чему.

Из кабины Сергей Исаевич вылез улыбающимся. Лидия Виссарионовна подвезла его до гостиницы. Прощаясь промолвила:

Вам надо летать. Я переговорю с начальником авиационно-автомобильной дружины генералом Шереметьевым. Позвоните мне завтра вечером по телефону 165-05.

Генерал-майор встретил Уточкина приветливо:

Рад вас видеть. Я любовался вашим полетом в Киеве еще в десятом году. Через несколько дней будете произведены в прапорщики.

Осенью 1915 года во время одного из полетов Уточкин простудился и заболел воспалением легких. Потеря любимого дела, одиночество и забвение снова привели его в психиатрическую больницу.

Когда Зверева, узнав о случившемся, навестила его в больнице святого Николая Чудотворца, то была потрясена чередованием мертвенно-остекленевшего взора при возбуждении больного с тоской и болью в мгновения прояснения. Но оказалось, что главная опасность была не в этом, а в катастрофически высоком артериальном давлении.

Приехав домой Лидия Виссарионовна начала рыться в шкатулке. Наконец нашла вырезку из газеты.

«Можно представить Одессу без моря, без кафе, даже без одесского порта. Но без Уточкина? Каждый раз, когда Одесса читает об успехах Уточкина, она радуется. И в самом деле, какое величественное зрелище должна представлять эта картина: легкокрылая птица, создание двадцатого века,- и в ней сидит одессит. Аэроплан над пирамидами Хеопса,- и в нем сидит одессит...»

Она заплакала и, всхлипывая, повторяла почти беззвучно: «Прошло три года... Только три года и все забыто...»

Через несколько дней Сергея Исаевича не стало. Кровоизлияние в мозг.

На следующий вечер после смерти друга Куприн опубликовал некролог:

«В промежутках между полетами он говорил: «Летать - одно наслаждение. Если там, наверху, чего-нибудь и боишься, то только земли». Спи же в ней, беспокойное, мятежное сердце, вечный искатель, никому не причинивший зла и многих даривший радостями»:».

Летчика похоронили, как положено по русскому обычаю, на третий день - 16 января 1916 года - на Никольском кладбище Александро-Невской лавры. Несмотря на то, что шла война и у всех прибавилось забот и горя, похороны были людными. За гробом шли первые русские летчики Константин Акашев, Борис Дановский, Лидия Зверева, Харитон Славароссов, Виктор Слюсаренко, офицеры авиационно-автомобильной дружины, гатчинцы во главе с их тогдашним начальником капитаном Гончаровым.

Пожалуй, лишь самые знаменитые артисты были столь же известны, как этот веселый огненно-рыжий человек, отважный и по-рыцарски благородный - любимец всей Одессы. "Я познакомился с ним на Большом Фонтане летом 1904 года, - вспоминал писатель А. И. Куприн, - и с тех пор никогда не мог себе вообразить Уточкина без Одессы и Одессу без Уточкина".

Сергей Уточкин был замечательным пловцом и яхтсменом, фехтовальщиком и боксером, конькобежцем и бегуном, но особенно прославился как велосипедный гонщик. В течение 17 лет не сходил он с трека и одержал бесчисленное множество побед в России и за границей.

С велосипеда Уточкин пересел на автомобиль, участвовал в автогонках, ставил рекорды скорости. О его безумной езде знали все одесские городовые. Потом Сергей увлекся воздухоплаванием. Со своим воздушным шаром он отправился в Египет и летал над древними пирамидами и пустыней Сахарой.

Когда родилась авиация, Уточкин только и думал о том, как научиться летать на крылатой машине. Аэропланы держались в воздухе уже по часу и более, француз Луи Блерио перелетел через пролив Ла-Манш, а в России все еще не было своих авиаторов. Наконец весной 1910 года в Одессе состоялись полеты первого русского летчика Михаила Ефимова. Он только что вернулся из Франции, где научился летать. Полеты его произвели настоящий фурор. Это еще более укрепило горячую мечту Уточкина.

К счастью, самолет в Одессе был - биплан Фармана. И вот в один прекрасный день Уточкин сел на этот самолет, похожий на огромный коробчатый змей, взлетел и совершил полет без всякого инструктажа - редкий случай в истории авиации. Он стал вторым русским пилотом. С тех пор началась у него новая и очень напряженная жизнь.

Конечно, ему не раз приходилось переживать смертельно опасные минуты. В Екатеринославе ветер бросил аэроплан на деревья. В Ростове из-за остановки мотора машина упала и едва не погубила пилота. Опасное падение произошло также недалеко от Бендер. Но роковая авария произошла в июле 1911 года во время перелета Петербург - Москва.

Это был первый в России дальний и крайне трудный перелет. В нем приняли участие девять авиаторов, но долетел лишь один - Александр Васильев .

"Еду в Москву чай пить!" -озорно прокричал Уточкин, взлетая. Однако попить чаю в первопрестольной ему не удалось. Он уже миновал Новгород и подлетал к Крестцам, когда пропеллер разлетелся на куски! Надо было идти на посадку. Спуск вышел неудачным. Самолет врезался в крутой берег реки. Уточкин успел выпрыгнуть из машины, но был задет крылом и без чувств упал в воду. Его спасли крестьяне. Увечья, полученные им, оказались серьезными: переломы ноги, руки, ключицы, тяжелые ушибы грудной клетки и головы.

Теперь больной, изувеченный, он вдруг остался один, без гроша в кармане и даже без крыши над головой. В личной жизни авиатора также случилась драма. Любимая женщина, жена, оставила его и ушла к богатому одесскому финансисту и заводчику.

Еще в больнице, дабы умерить у изувеченного авиатора ужасные боли, врачи впрыскивали ему морфий, давали кокаин. Выйдя из лечебницы, Уточкин уже не расставался со шприцем и баночкой с кокаином.

Переехав в Петербург, Уточкин безуспешно пытался найти работу. Немного зарабатывал бильярдом - благо мастерски владел кием. Однажды получил гонорар за воспоминания в купринском "Синем журнале". Раньше Сергей всегда одевался изысканно. Теперь же стыдился своего поношенного костюма. Ночевал у знакомых, а часто и просто на улице, голодал.

В 1913 году по городу пошли слухи о признаках сумасшествия у прославленного пилота. И в самом деле - утром 26 июля 1913 года сильно возбужденный Уточкин ворвался в подъезд Зимнего дворца и потребовал от швейцара доложить самому государю Николаю II о приходе знаменитого авиатора. Перепуганный швейцар поспешил преградить дальнейший путь незваному гостю. Тогда Уточкин набросился на него с кулаками. Сбежавшаяся охрана схватила безумца. "Я - гений! - кричал Уточкин. - Пустите! Я слышу, меня зовут!"

По распоряжению смотрителя Зимнего дворца авиатора доставили в психиатрическую больницу св. Николая Чудотворца на Мойке. Там Уточкин рассказал, что возле Исаакиевского собора якобы встретил государя, и тот пригласил его во дворец.

Поправлялся Уточкин медленно. Стараниями друзей его вскоре перевели в больницу "Всех Скорбящих" на Петергофском шоссе, в отдельную палату. Расходы на содержание и лечение авиатора взяла на себя городская управа.

Томясь в больнице, Уточкин объявил голодовку, заявив, что предпочитает голодную смерть заточению. Тогда его стали кормить принудительно. Только осенью 1913 года он вышел на свободу и уехал в Одессу.

Уже шла Первая мировая война. Многие авиаторы были мобилизованы. Уточкин тоже просился на фронт. Но кто его, сумасшедшего, мог выслушать всерьез? Когда недуг временно отступил, Уточкин пытался поступить на авиационный завод.

В работе ему отказали. "А между тем, - говорил Уточкин с горечью, - я был готов работать надсмотрщиком, рабочим. Наверно, клеймо безумца умрет вместе со мной". Эти переживания опять обострили страшную болезнь.

Зима 1915 года в Петербурге выдалась морозной и снежной. Друг Уточкина, А. Г. Алексеев, встретил бывшего авиатора на Невском проспекте. Полуголодный, плохо одетый Уточкин был простужен. Вскоре с воспалением легких его отправили в психиатрическую больницу св. Николая Чудотворца, в ту самую, куда он впервые попал летом 1913 года. Там он и умер. "Забытый всеми, - писала "Петроградская газета", - недавний герой толпы скончался под новый, 1916 год, от кровоизлияния в легкие". Шел тогда Уточкину всего сороковой год...

Его похоронили на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, невдалеке от могил других русских авиаторов, погибших в авиакатастрофах.

Духовной консистории в Одессе сделана запись:

У одесского 2-й гильдии купца Исая Кузьмича сына Уточкина и его законной жены Аустиньи Стефановны, оба православные, родился сын Сергей.

…если есть в Одессе два популярных имени, то это имена бронзового Дюка, стоящего над бульварной лестницей, и Сергея Уточкина - кумира рыбаков, велосипедистов всех званий и возрастов, женщин, жадных до зрелищ, и уличных мальчишек.

Александр Куприн «Над землей» (1909)

Однако, никакого состояния Уточкин не нажил, а, напротив, тратил личные средства на покупку спортивного снаряжения и поездки на соревнования в России и Европе. Расходы существенно увеличились после того, как С. И. Уточкин увлекся воздухоплаванием и авиацией. При этом он никогда никому не отказывал в материальной помощи, а его щедрость и отзывчивость были хорошо известны в Одессе.

Пропагандист авиации

Осенью 1908 г. французский авиатор Анри Фарман совершил перелёт длиной почти в 30 км во Франции на биплане конструкции братьев Фарман, а 25 июля 1909 года его соотечественник Луи Блерио на моноплане собственной конструкции перелетел из Франции в Англию через пролив Ла-Манш, за что был награждён орденом Почётного легиона . Эти и другие события в мире, связанные с авиацией , а также начавшиеся в 1909 году в России демонстрационные полёты иностранных лётчиков, вызвали в русском обществе неподдельный интерес к воздухоплаванию . В это время целый ряд русских пилотов, в том числе из Одессы, начали обучение за границей. 31 марта (13 апреля) 1910 года Сергей Уточкин впервые поднялся в воздух на биплане «Фарман-IV », принадлежавшем одесскому банкиру С. Ксидиасу. Уточкин впоследствии выкупил у него самолёт и использовал в своем турне по городам Российской империи. Он стал вторым дипломированным лётчиком в истории воздухоплавания в России (первым был Михаил Ефимов). Если М. Ефимов учился летать во Франции в школе Фармана , то Уточкин сделал это самостоятельно и весной 1910 года сдал экзамены на звание пилота-авиатора в Одесском аэроклубе , затем подтвержденное Императорским всероссийским авиаклубом (ИВАК) . Уже в мае 1910 года Уточкин приступил к показательным полётам в Киеве, Москве, Харькове и Нижнем Новгороде.

В общей сложности Сергей Уточкин совершил в 1910-1912 годах около 150 полётов в 70 городах России и за её пределами. Например, 10 мая 1910 года газета «Русское слово» так описала выступление Уточкина на Ходынском поле в Москве:

Сегодняшние полеты Уточкина, несмотря на холод и ветер, привлекли такое громадное количество публики, какого не бывает даже на розыгрыше Дерби. Но ещё больше было бесплатных зрителей, запрудивших всю Ходынку. Упражнения Уточкина вместо того, чтобы начаться с полета на высоту 200 метр., как обещала программа, начались со свободного полета. … Далее авиатор совершил фигурный полет. Он описал восьмерки, демонстрировал в воздухе подъёмы и спуски, делал эффектные повороты, влетел в партер и держался на несколько метров над самыми головами зрителей, чем вызвал среди них немалый переполох, и затем моментально поднялся в вышину, продержавшись в воздухе 9 мин. 36 сек. День закончился полетом с дамой-пассажиркой, длившимся 2 м. 1 с.

Уточкин стал первым отечественным авиатором, поднявшим аэроплан в московское небо . Присутствующий при полётах профессор Николай Егорович Жуковский сказал, что у Уточкина помимо знания и умения есть необходимая для авиатора врождённая способность.

Демонстрации полетов Уточкина собирали многотысячные толпы зрителей. Так, 22 апреля 1910 года в Киеве присутствовало «до 49 00 зрителей» . На выступлении Уточкина в Баку 23 октября 1910 года собралось около 20 000 человек . 6 мая 1911 года газета «Курская быль» в заметке «Полёт Уточкина» сообщала, что «публики было видимо-невидимо» .

В Киеве полёты Уточкина наблюдали будущий создатель авиационных двигателей Александр Микулин и начинавший авиаконструктор Игорь Сикорский, а также гимназист Константин Паустовский. Через много лет, работая над мемуарами, Паустовский описал увиденное в рассказе «Браво, Уточкин!» и сохранил для потомков восхищение зрителей . Советский авиаконструктор Г. М. Можаровский наблюдал в детстве в Бердянске полёт Уточкина на «Фармане». В своих воспоминаниях он написал: «После того как я увидел летящий в небе аэроплан, мне стало совершенно ясно, что буду пилотом или в крайнем случае конструктором аэропланов. То же самое решили и мои товарищи.»

Если дети и подростки сравнительно легко встраивали зрелище полёта неуклюжих на вид первых аэропланов прозываемых этажерками в формирующуюся у них картину мира, то взрослым это давалось нелегко. Писатель Владимир Гиляровский так передал сложную гамму чувств, возникших у него при виде нарушающего привычные представления о порядке вещей парящего в небе летательного устройства:

Конечно, я шел сюда смотреть полет Уточкина на аэроплане, конечно, я прочел и пересмотрел в иллюстрациях все об аэропланах, но видеть перед собой несущийся с шумом по воздуху на высоте нескольких сажен над землей громадный балаган - производит ошеломляющее впечатление. И посредине этого балагана сидел человек. Значит - помещение жилое. Несущееся по воздуху! Что-то сказочное!… Ещё два круга - всего 9 - описывает аэроплан и опускается плавно и тихо на траву ипподрома. Уточкин выходит под гром аплодисментов перед трибуной. Чествуют победителя над воздухом.

Владимир Гиляровский (Из моих воспоминаний)

В знак признания заслуг Сергея Уточкина в апреле 1910 года в Киеве его наградили Серебряной медалью Киевского общества воздухоплавания «За популяризацию воздухоплавания в России». Пик славы и популярности авиатора в России пришелся на лето 1910 год , когда он 3 июля в присутствии множества зрителей поднялся в воздух на самолёте «Фарман» с территории Фабрично-заводской, художественно-промышленной и сельскохозяйственной всероссийской выставки в Одессе и перелетел через Одесский залив . Этот был 100-й юбилейный полёт пионера отечественной и мировой авиации, который «Одесские новости» сравнили по важности с перелётом «Блерио через Ламанш» .

С 8 сентября по 1 октября 1910 года в Петербурге на оборудованном на месте Коломяжского ипподрома Комендантском аэродроме (в настоящее время здесь пролегают улицы Аэродромная, Королёва, Парашютная и проспекты Богатырский, Испытателей и Коломяжский) состоялся Первый Всероссийский праздник воздухоплавания . На него были приглашены все наиболее известные пилоты России того времени, в том числе - С. И. Уточкин. Для осмотра публики были выставлены аэропланы, привязные воздушные шары, аэростаты и дирижабль. При летной погоде авиаторы демонстрировали полеты на аэропланах. 21 сентября в состязаниях на точность спуска первый приз получил Сергей Уточкин. 22 сентября в борьбе лётчиков на продолжительность полета без приземления он занимает второе место, в состязаниях на высоту полета - третье. Во время соревнований на приз морского ведомства на точность посадки на условную палубу корабля Уточкин был снова вторым после своего основного соперника Михаила Ефимова . Праздник воздухоплавания оказался успешным: его посетило свыше 150 000 человек, и он стал проводиться ежегодно. Трудно переоценить его значение в деле популяризации авиации в России.

Сергей Исаевич Уточкин навсегда вошёл в историю отечественного и мирового воздухоплавания , став участником авиаперелёта из Санкт-Петербурга в Москву в июле 1911 года. Он первым взлетел на оборудованном для дальних перелетов моноплане «Блерио» с Комендантского аэродрома в Петербурге. До Новгорода у Уточкина не было поломок. Но в десяти километрах от города забарахлил мотор. Уточкин приземлился для ремонта, который был произведен в Новгороде. На следующий день он продолжил свой путь, но вскоре сильный порыв ветра бросил «Блерио» вниз. Авария произошла в двадцати пяти километрах от Крестцов, у деревни Вины . Аэроплан был разбит, а Уточкин оказался в больнице .

Газета «Русские ведомости» так подвела итоги ставшему историческим перелету:

Из 12-ти записавшихся на него авиаторов трое совсем отказались от полета, трое разбились, один разбил свою машину, четверо застряли на промежуточных станциях и лишь один г. Васильев благополучно достиг цели и прилетел в Москву на второй день после отлета из Петербурга .

В благополучном завершении А. Васильевым исторического перелёта сыграл роль и С. Уточкин. Вот как это описывает А. Куприн:

… во время последнего несчастного перелета (Петербург - Москва) показал Уточкин с великолепной стороны своё открытое, правдивое и доброе сердце. Тогда - помните? - один из авиаторов, счастливо упавший, но поломавший аппарат, отказал севшему с ним рядом товарищу в бензине и масле: «Не мне - так никому». Уточкин же, находясь в аналогичном положении, не только отдал Васильеву свой запас, но сам, едва передвигавшийся от последствий жестокого падения, нашел в себе достаточно мужества и терпения, чтобы пустить в ход пропеллер Васильевского аэроплана. .

Алесандр Куприн. Уточкин (1915)

Неоднократно аэропланы Уточкина терпели крушение во время полётов, одна из самых тяжёлых аварий произошла возле Новгорода как раз во время июльского перелёта 1911 года из Санкт-Петербурга в Москву , когда Сергей Исаевич Уточкин получил помимо нескольких переломов ещё и сотрясение мозга. Тем не менее через полтора месяца он снова вернулся в авиацию.

В 1912 году Сергей Уточкин вновь совершал публичные полёты не только в больших, но и в малых российских городах, побывав, в частности, весной 1912 года в станице Каменской на Северском Донце в Области Войска Донского . В расклеенных по станице афишах значилось: «Авиатор совершит воздушный полёт на специальном летательном аппарате тяжелее воздуха „Гаккель-VII“ . Авиатор Уточкин совершит на нём определённые манёвры» . Стартовав и сделав несколько кругов над станицей, Уточкин приземлился на Христорождественской площади (в настоящее время - пл. Труда), восторженно встреченный собравшимися. Сохранились фотографии, которые Уточкин сделал в полете . В апреле 1912 года Сергей Уточкин продемонстрировал на биплане «Фарман-IV» первый в Эстонии полёт, стартовав с поля Раадимыйза возле Тарту .

Свои полеты, каждый из которых грозил катастрофой ввиду несовершенства летательных аппаратов того времени, авиатор охарактеризовал следующим образом:

Я - Авиатор… Я летал над морем, над собором, над пирамидами. Четыре раза я разбивался насмерть. Остальные разы - «пустяки». Питаюсь только воздухом и бензином… В общем, я счастливейший из одесситов…

С. И. Уточкин «Моя исповедь» (1913)

Последние годы и смерть

Перенесённые многочисленные аварии и травмы, сильные головные боли и хроническая бессонница после аварии летом 1911 года, нервное расстройство, связанное с семейной драмой (во время болезни Уточкина его жена ушла к фабриканту Артуру Анатре), - всё это вместе взятое вызвало у С.И.Уточкина душевный надлом, который затем, в 1913 году, перерос в психическое расстройство. Свою лепту внесло злоупотребление сначала болеутоляющими лекарствами, содержавшими морфий, а затем - кокаином и гашишем , с которыми пилот познакомился в 1908 году в Египте во время полётов на воздушном шаре. Определённую роль сыграло и то обстоятельство, что Сергею Исаевичу Уточкину не удалось добиться таких же успехов в воздухоплавании, каких он достиг в спорте, и стать лучшим лётчиком России. К тому же публика, мнением которой так дорожил Уточкин, продолжала видеть в нём спортсмена-эксцентрика, на этот раз воздушного акробата, а не героя-авиатора, что хорошо передал писатель Юрий Олеша :

Он - считается - чудак. Отношение к нему - юмористическое. Неизвестно почему. Он одним из первых стал ездить на велосипеде, мотоцикле, автомобиле, одним из первых стал летать. Смеялись. Он упал в перелете Петербург - Москва, разбился. Смеялись. Он был чемпион, а в Одессе думали, что он городской сумасшедший.

В 1911 году с ним порвал отношения А. А. Анатра , что закрыло для Уточкина доступ в Одесский аэроклуб, президентом которого был Анатра.

На основе физических и душевных травм у Сергея Уточкина развилась мания преследования, и он всюду видел скрытых врагов. Постоянно сбегая из одесских клиник, куда на лечение его пытались поместить близкие ему люди и друзья, Уточкин 26 июня 1913 года попытался войти в Зимний дворец в Петербурге с требованием доложить царю , что «известный авиатор нуждается в его защите» . После этого он стал проходить обследование в разных клиниках Санкт-Петербурга, где ему пришлось лечиться почти год.

Об этом периоде жизни Сергея Уточкина писатель Исаак Бабель написал так:

Я видел Уточкина, одессита pur sang, беззаботного и глубокого, бесстрашного и обдумчивого, изящного и длиннорукого, блестящего и заику. Его заел кокаин или морфий, заел, говорят, после того, как он упал с аэроплана где-то в болотах Новгородской губернии. Бедный Уточкин, он сошел с ума…

Последние годы жизни Сергей Уточкин провёл в Санкт-Петербурге, Кишинёве и родной Одессе в нужде и поисках работы . К этому времени репутация «безумца» прочно закрепилась за ним. Рецидивы душевной болезни, подпитываемые употреблением наркотиков, сменялись нормальным состоянием, но устроить жизнь Уточкин не смог. Постоянных доходов не имел, периодически зарабатывал игрой на бильярде. В «Синем журнале», издаваемом А. И. Куприным , были опубликованы его воспоминания.

Это непростое время в жизни С.И. Уточкина нуждается в исследовании. По существующей версии после начала Первой мировой войны он был произведён в прапорщики и зачислен в автомобильно-авиационную дружину, расположенную в Лигово под Петроградом. Затем, осенью 1915 года, во время одного из полётов Уточкин простудился и заболел воспалением лёгких, от которого и скончался за несколько часов до нового 1916 года. В другой интерпретации, Уточкина в конце 1915 года приняли инструктором в Петроградскую авиационную школу, присвоив чин прапорщика, где он служил около недели, а затем, простудившись в полёте, попал в больницу с воспалением лёгких . Согласно следующей версии, Уточкин после начала войны написал великому князю Александру Михайловичу письмо, в котором просил об аудиенции «для изложения доктрин, которые можно приложить для использования небес в военных целях» . Якобы ответа не последовало, и Уточкин тогда отправился в Зимний дворец, откуда его выдворили.

31 декабря 1915 (13 января 1916) года в Петрограде в свои неполные сорок лет, из которых пять были отданы авиации, пионер отечественного воздухоплавания Сергей Исаевич Уточкин скончался в больнице Св. Николая Чудотворца для душевнобольных от кровоизлияния в мозг . В связи с войной смерть его осталась практически незамеченной широкой публикой.

Писатель Аркадий Аверченко так подытожил дискуссию того времени, кем считать Сергея Уточкина - спортсменом, героем или безумцем:

Если человек долго находится под действием солнечных лучей, он ими пропитывается, его мозг, его организм удерживают в себе надолго эти лучи, и весь его характер приобретает особую яркость, выразительность, выпуклость и солнечность. Эта насыщенность лучами солнца сохраняется на долгое время, пожалуй навсегда. Ярким примером тому может служить Сергей Уточкин - кого мы ещё так недавно искренно оплакали. Он умер и унес с собой частицу ещё не израсходованного запаса солнца. А излучался он постоянно, и все его друзья и даже посторонние грелись в этих ярких по-южному, пышных струях тепла и радости.

Аркадий Аверченко. Позолоченные пилюли (1916)

Проникновенно о С.И. Уточкине сказал в своем некрологе одесский журналист Ю.Эмброс, хорошо знавший великого одессита как редактор одного из первых в России еженедельных иллюстрированных журналов авиации и спорта - «Спортивная жизнь» (1910-1911):

Громадное большинство знало только Уточкина-спортсмена. Люди, знавшие его близко, с первых же моментов сближения вдруг убеждались: есть ещё другой, тщательно спрятанный от толпы. Мало кто знал мечтателя и романтика, влюбленного в солнце и море, искателя красоты в жизни, в котором было нечто от Дон-Кихота, нечто от Глана, нечто от античного философа-стоика… У его колыбели было много добрых фей, разбросавших свои дары, но злая фея их оплела нитью трагизма.

Как некролог звучат и строки В. В. Маяковского из поэмы «Москва-Кёнисгсберг» :

От чертежных дел
седел Леонардо,
чтоб я летел,
куда мне надо.
Калечился Уточкин,
чтоб близко-близко,
от солнца на чуточку,
парить над Двинском.

Человек в воздухе

Обыденность жизни зачастую мешает увидеть в современниках сверкающие искры таланта. Время расставляет всё на свои места, и Сергей Уточкин предстает в глазах нынешнего поколения как спортсмен, пионер авиации и романтик неба. Нам трудно представить и понять тот восторг и воодушевление, которые испытывали люди в начале XX века , - те, кто поднимался в воздух, и те, кто наблюдал за полетами первых летательных аппаратов. Перед глазами изумленных людей венчалось успехом вековое умственное и физическое стремление человека к полету . Аэроплан породил новых героев - покорителей воздушной стихии, к числу которых по праву принадлежит С.И.Уточкин. Авиационная эйфория в обществе и ажиотаж вокруг первых полетов объяснялись и тем, что в аэроплане видели не только воплощение торжества научной мысли и техники, но и новый, мистический символ эпохи и предвестие грядущего улучшения и освобождения человечества .

Кажется, я всегда тосковал по ощущениям, составляющими теперь мою принадлежность, - принадлежность счастливца, проникшего в воздух.

Мне часто случалось летать во сне, и сон был упоительным. Действительность силой и яркостью переживаний превосходит фантастичность сновидений, и нет в мире красок, способных окрасить достаточно ярко могучую красоту моментов, - моментов, могущих быть такими длительными.

Мой первый полет длился двенадцать минут. Это время ничтожно мало, когда оно протекает в скучной, серой, мертвящей обстановке жизни на земле, но когда летишь, это - семьсот двадцать секунд, и каждую секунду загорается новый костер переживаний, глубоких, упоительных и невыразимо полных… Сказка оборвалась… Я спустился. Легкий, как сон, стоял аэроплан на фоне восходящего солнца. Трудно было представить, что несколько минут тому назад он жил и свободно двигался в воздухе…

С. И. Уточкин

Кино

Память

Напишите отзыв о статье "Уточкин, Сергей Исаевич"

Примечания

1. ЮНЕСКО считает началом истории авиации 17 декабря 1903 года, когда американцы братья Вилбур и Орвил Райт подняли в воздух свой летательный аппарат. Орвил Райт продержался над землей 12 секунд, Вилбур Райт пробыл в воздухе 59 секунд.
2. См.: Сергей Уточкин: Изгой и баловень судьбы (Сб.) / Сост. Т. Щурова и А. Таушенбах. - Одесса: Optimum, 2005.
3. Дузь П. Д. История воздухоплавания и авиации в России. Период до 1914 г. - М.: Машиностроение, 1981.
4. Ляховецкий М. Б., Рудник В. А. В небе - Уточкин! - Одесса, 1982. - 118 с.
5. Александр Куприн. Уточкин (1915).
6. Валентин Катаев. Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона (1983). В главе «Бадер, Уточкин, Макдональд…» Катаев передал дух всеобщего увлечения велосипедными гонками в Одессе, а также атмосферу восхищения, окружавшую Сергея Уточкина в расцвете его карьеры велогонщика.
7. Кириллова Ю. М. Академик спорта: повесть о Сергее Уточкине - М.: Изд-во Физкультура и спорт, 1985.
8. Александр Левит. «Ждите меня с неба!» К 135-летию со дня рождения Сергея Уточкина: десять фактов из жизни знаменитого лётчика // Юг. - 2011. - 26 августа. - № 282.
9. Велосипедный спорт в России.
10. Русскому велоспорту 130 лет.
11. Отчет правления Одесского аэроклуба за 1908-1912 гг. - Одесса: Типография Южно-Русского Общества Печатного Дела, 1910.
12. Кириллова Ю. М. Академик спорта. - М.: Физкультура и спорт, 1985. - 128 с
13. Котов Н. А. История гражданской авиации России /Часть 1. С возникновения воздухоплавания до 1945 года: Учебное пособие. - С.-Петербург: Университет гражданской авиации, 2007.
14. Уточкин Сергей Исаевич: Грамота-свидетельство пилота-авиатора Одесского аэроклуба, Россия, № 1 от 13 апреля 1910 г.; Диплом пилота-авиатора ИВАК № 5, декабрь 1910 г. Авиация в России: Справочник / Под ред. Г. С. Бюшгенса. - М.: Машиностроение, 1988.
15. Русское слово. - 1910. - 10 мая
16. Руга В., Кокорев А. Москва повседневная. Очерки городской жизни начала ХХ века. - M.: Изд-во ОЛМА-ПРЕСС, 2006. - ISBN 5-224-05455-9
17. Новое время. - 1910. - 1910 - 22 апреля.
18. Новое время. - 1910. - 23 октября.
19. Полет Уточкина // Курская быль. - 1911. - 06 мая.
20. Кузьмина Л. М. Генеральный [авиационный] конструктор Павел Сухой. Страницы жизни. Первое издание. - Москва: Молодая гвардия, 1983. - Фотоиллюстрации, 239 с. - 100 000 экз. - ISBN отсутствует.
21. Гимназия у перекрестка: Сергей Уточкин над минской Комаровкой // Экспресс Новости. - 2008. - 7 мая. .
22. Вероника Дерновая. От велосипеда к аэроплану.
23. Можаровский Г. М. Пока бьется сердце. - М.: Воениздат, 1973. - С. 12.
24. Гиляровский В. А. Собрание сочинений в четырёх томах / Том 2. Трущобные люди. Рассказы, очерки, репортажи / Из моих воспоминаний / III. Первый аэроплан. - Москва, Полиграфресурсы, 1999.
25. См.: Кригер Ж. Б. В эпох и стран круговороте. 100 лет жизни одной семьи в ХХ веке. - Москва - Тель-Авив: Издательское содружество А. Богатых и Э. Ракитской (Э.РА), 2005. - 268с. - ISBN 5-98575-013-2
26. Первое авиашоу на Кавказе - Бакинская авианеделя / Баку. История и жизнь.
27. Pioneer aviators of the world: a biographical dictionary of the first pilots of 100 countries / by Hart Matthews. - Jefferson, North Carolina: McFarland & Co., 2003. P. 162-163. - ISBN 0-7864-3880-0
28. Уточкин Сергей Исаевич - летчик-спортсмен
29. Валерий Анисимов. "Русские летят… " : к 100-летию полета первого отечественного самолета // Авиация и космонавтика: вчера, сегодня, завтра. - 2010. - N 6. - С.18.
30. Русские ведомости. - 1911. - 15 июля.
31. Алесандр Куприн. Уточкин (1915)
32. Каменский еженедельник «ПИК». - 2012. - № 35 (882).
33. Юрий Олеша . Цепь (1929).
34. Малахов В. П., Степаненко Б. А. Одесса, 1900-1920 / Люди… События… Факты…. - 1-е. - Одесса: Optimum, 2004. - С. 176. - 448 с. - ISBN 966-8072-85-5 .
35. Исаак Бабель. Одесса (1916).
36. См. подробно: Феликс Зинько. Другой Уточкин // Вестник. - 2004. - 18 августа. - № 17(354).
37. Игорь Плисюк . Сергей Уточкин: Жизнь на волоске // Одесский вестник. - 2012. - 28 августа. - № 124(5174)
38. Токарев С. Н. Хроника трагического перелета. - М .: Патриот, 1991. - 247 с. - ISBN 5-7030-0238-9 .
41. Аркадий Аверченко . Позолоченные пилюли (1916).
42. «Южная мысль». - 1916. - 3 января.
43. Поэзия и проза золотого века авиации / Сб. - М .: ОЛМА Медиа Групп, 2006. - ISBN 5-373-00745-5
44. Желтова Е. Л. Культурные мифы вокруг авиации в России в первой трети XX века / Труды «Русской антропологической школы»: Вып. 4 (часть 2). - М.: РГГУ, 2007. - С. 163-193.
45. Сергей Уточкин. В пространстве (Впечатления авиатора) // Аэро и автомобильная жизнь. - 1910. - № 6. - С. 19.
46. К 75-летию Олега Александровича Стриженова.
47. Южная Велосипедная Лига: Мемориал Уточкина.

Литература

• М. В. Келдыш , Г. П. Свищев, С. А. Христианович и др. Авиация в России . [История возникновения и развития до октября 1917 года]. Справочник. Второе издание с изменениями. - М .: Машиностроение, 1983. - 368 с. - 50 000 экз. - ISBN 5-217-00300-6 .
• Кириллова Ю. М. Академик спорта: Повесть о Сергее Уточкине. - М .: Физкультура и спорт, 1985. - 128 с. - (Сердца, отданные спорту). - 50 000 экз.
• Космодемьянский, А. А. Николай Егорович Жуковский - отец русской авиации. Серия: Научно-популярная библиотека [советского] солдата. - М .: Военное издательство военного министерства Союза ССР, 1952. - 136 с. - тираж засекречен, ? экз. - ISBN отсутствует.
• Менделеев Д. И. О сопротивлении жидкостей и о воздухоплавании. - Санкт-Петербург: Типография В. Демакова, Новй переулок, дом № 7, 1880. - ? с. - тираж? экз. - ISBN отсутствует.
• Соболев, Д. А. Рождение самолета : Первые проекты и конструкции. [История возникновения и развития до 1914 года]. Справочное издание. - М .: Машиностроение, 1988. - С иллюстрациями 208 с. - 75 000 экз. - ISBN 5-217-00298-0 .
• Фербер Ф. Авиация, её начало и развитие. - Санкт-Петербург: Издательство?, 1910. - ? с. - тираж? экз. - ISBN отсутствует.
• Сергей Уточкин. Изгой и баловень судьбы: Сборник / Составители А. А. Таубеншлак, Т. В. Щурова . - Одесса: Оптимум, 2005. - 220 с. - (Вся Одесса; Выпуск 10). - 300 экз. - ISBN 966-344-046-5 .

Ссылки

	Сергей Уточкин в Викицитатнике

Отрывок, характеризующий Уточкин, Сергей Исаевич

Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m"est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n"est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.

Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C"est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему, соблазнителю, эту историю. Теперь этот он, настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m"ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.

Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n"est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j"ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.